Олив последовала за лучом, петлявшим между обычных чердачных безделушек: миниатюрной пушки, скелетообразных вешалок для шляп, – пока не остановился у призрачного силуэта задрапированного мольберта. Там свет вспыхнул в последний раз перед тем, как медленно угаснуть.

Фонарик в руке Олив задрожал. Колотящееся сердце дернулось и замерло.

Подождите-ка минутку…

Ткань, надежно укрывавшую мольберт, кто-то сдвинул. Олив была в этом уверена. Раньше она висела ровными складками до самого пола, а теперь слегка скособочилась, словно ее поспешно набросили на место. Девочка рискнула приблизиться к мольберту. Две кисти, еще влажные, торчали из-под занавеса, с полки мольберта. На ткани виднелось пятно размазанной коричневой краски – пятно, которого, могла поклясться Олив, раньше не было.

Горацио и Леопольд выскользнули из темноты и уселись перед мольбертом.

– Олив, – велел Горацио, – открой картину.

Олив перехватила фонарик в левую руку. Ее правая рука, протянутая к занавесу, тряслась. Затем одним быстрым движением, как будто сдирая очень уж большую и окровавленную повязку, Олив сдернула ткань и отбросила ее прочь.

С холста на девочку уставился Олдос МакМартин.

Олив забыла, как дышать.

Узнать его было несложно. Лицо МакМартина отпечаталось в голове у Олив с тех самых пор, как много месяцев назад она нашла его фото в ящике в лиловой комнате. Теперь же она уголком глаза заметила ту самую фотографию на полке мольберта, вынутую из старомодной рамки и пристроенную среди кистей и свежих пятен краски.

С фотографией или без, она бы узнала это лицо: жесткое, словно вырезанное из дерева, с выступающими скулами, квадратной челюстью и глазами, горящими, как пламя, в двух глубоких, темных ямах. Пара рук, теперь нарисованных полностью, спускалась до длинных, костлявых пальцев – тех самых, с которыми Олив боролась за гримуар. Верхняя часть головы на портрете отсутствовала, так что у Олдоса не было волос, и одно плечо пока что представляло собой лишь смутный контур, но было ясно, что для завершения портрета потребуется лишь несколько часов, а то и меньше. И пока разучившаяся дышать Олив стояла, уставившись на него, портрет пошевелился. Пылающие глаза Олдоса МакМартина заглянули в ее собственные. Пальцы, длинные и костистые, сжались на страницах раскрытого альбома. И тут МакМартин начал улыбаться.

Олив сдернула очки с такой силой, что ленточка впилась ей в шею. Она чуть не выронила фонарик, так что луч, задрожав, метнулся туда-сюда по портрету, отсвечивая на блестящих мазках свежей краски. Глаза Олдоса как будто замерцали, словно он даже сейчас следил за Олив.

– Видишь, Леопольд? – раздался голос Горацио во тьме у нее за спиной. – Я же говорил, что она работала против нас.

Олив резко обернулась. Трясущимися руками она навела фонарик на котов. Свет вспыхнул в ярко-зеленых глазах Леопольда, словно спичку поднесли к фитилю. Горацио уклонился от луча и отбежал в сторону, не сводя с Олив глаз все время, пока говорил.

– Вот что она собиралась сделать, – мягко произнес он. – Разве я не говорил тебе, Леопольд? Теперь-то ты мне веришь?

Глаза Леопольда снова вспыхнули, но он ничего не сказал.

– Что? – ахнула Олив, мысли в голове у которой вертелись, как миксер в миске с маслом.

– Это ты сделала подкоп во дворе, чтобы добраться до ингредиентов для красок без нашего ведома, – сказал Горацио.

– Нет, не я! – возмутилась Олив.

Но Горацио, описывая вокруг нее круги в темноте, продолжил:

– Это ты восстановила магические инструкции и унесла банки.

– Ну… да, но…

– Это ты приготовила краски. Харви тебя видел.

Олив выдохнула. Она повернулась, пытаясь поймать Горацио в луч фонарика, но он вновь ускользнул.

– Я… – запинаясь, выговорила она. – Но я… я не…

– Вот почему Харви остался в подвале охранять нижнюю комнату, – сказал Горацио. – Ему не требовалось дополнительных доказательств тому, что ты сделала.

Леопольд замялся в нерешительности. Он пристально смотрел на Олив.

– Леопольд, – начала Олив, – можешь обыскать мою комнату, если хочешь. У меня больше нет ни красок, ни инструкций, как их делать. Я велела Горацио забрать их, потому что я никогда больше не собираюсь ими пользоваться, и…

– Велела мне забрать их? – повторил Горацио. – Я только вчера обнаружил их у тебя в комнате. Я уничтожил их прежде, чем ты успела воспользоваться ими в своих вредоносных целях.

У Олив отвисла челюсть.

– Горацио! Это неправда! Я клянусь, Леопольд, – взмолилась Олив, – это не я…

– Ты отрицаешь, что воспользовалась красками Олдоса, чтобы написать портрет? – требовательно спросил Леопольд еще более низким и хриплым голосом, чем обычно.

– Нет… но я… я просто… Честно, этот я не писала, я только пыталась…

– Она пыталась вернуть Олдоса, – сказал Горацио. Олив снова хлестнула темноту лучом фонарика, но Горацио остался невидим. – Теперь он ей нужен, чтобы научить всему, что не по силам ей одной. Она хочет именно того, чего однажды возжелала Люсинда Нивенс, чего в свое время желала сама Аннабель. Разве она не доказала это с гримуаром? Она хочет стать его ученицей. Ей нужна его власть.

– НЕ НУЖНА! – воскликнула Олив. – Я не хочу быть как он! Я этого не делала!

Горацио изящно ускользнув от луча света, встав точно за плечом у Леопольда.

– Она для всех нас опасна, – промурлыкал он Леопольду на ухо и шагнул вперед, подталкивая его поближе к Олив. – Возможно, нам следует поместить ее на портрет, к ее хозяину.

Олив невольно отступила на шаг и стукнулась плечом о холст. Она отдернула руку.

Коты подкрались еще ближе.

– Прежде всего, Олив, ты должна отдать нам очки, – продолжил Горацио. – Тебе определенно нельзя доверять.

Олив сглотнула. Фонарик дрогнул у девочки в руке, бросив на котов нетвердый отблеск. Горацио в очередной раз увернулся от света.

– Нет, – дрожащим голосом сказала Олив. – И не подходите ближе. Я закричу. Мои родители услышат.

– Может, они тебя и услышат, но не смогут до тебя добраться, – ответил Горацио, плавно подползая все ближе.

Олив нацелила фонарик прямо на его морду. Горацио сузил зеленые глаза и остановился. И в долю секунды перед тем, как он отвернулся, Олив заметила кое-что странное в оттенке его глаз, уже не таких ярких, как раньше. А его мех…

– Горацио, – прошептала она. – Что с тобой случилось?