* * *

На прощание Кристина поцеловала Николая Ивановича в щёку и поблагодарила за прекрасный вечер. Потом, подобрав свои юбки и запахнувшись в шубку, она вылезла из машины и, оскальзываясь, с трогательной неуклюжестью засеменила в сторону подъезда.

Николай Иванович проводил её взглядом, впервые за много лет ощущая, что мысли его принимают игривый оборот.

– Как ты, друг мой? Не пострадал? – с порога озабоченно спросила его Анна Геннадьевна.

– Нет, – отвечал он, видя, что на самом деле не авария беспокоит жену. – Что-то случилось?

Она вздохнула:

– Я, я с Надеждой поссорилась. Да.

Они прошли на кухню, Н. И. сел за стол и приготовился слушать.

– Как ты думаешь? – спросила Анна Геннадьевна. – Как ты думаешь, могут ли, могут ли дети любить своих родителей так же, так же, как мы с тобой любим друг друга? – и, не дождавшись ответа, она продолжала: – Мне кажется – нет. Ребёнок же изначально поставлен от нас в зависимость, да, и, чтобы получить желаемое, вынужден, вынужден нами манипулировать. Для него мы источник удовольствия, и он поэтому относится к нам потребительски.

– Это так, и с этим нужно смириться, – сказал Николай Иванович, – дети – личинки, которые жрут своих родителей, как спелые фрукты. С рождения ты обеспечиваешь им пищу и кров, покупаешь сладости и игрушки, даёшь комфортные условия существования – а потом, когда всё это они научаются добывать сами, мы становимся им не нужны! Любовь между нами и ими всегда будет односторонней.

– Но ведь это, это ужасно, Николай! – воскликнула Анна Геннадьевна. – Надежда себя безобразно ведёт по отношению ко мне, а я же, я же её люблю. Да.

– Что она сделала? – спросил Н. И.

– Ты так спрашиваешь, как будто она, как будто бы она ничего не может плохого сделать! – воскликнула Анна Геннадьевна. – А между тем она сутками сидит в интернете!

– Ну и что? – не понял Гаврилов. – Современные дети так социализируются!

– Откуда ты знаешь, где она там сидит?

– Где бы ни сидела, она просто удовлетворяет своё любопытство! Это естественно.

– Это неестественно – она… она совсем не читает книг и скатилась на одни тройки. А, между прочим, между прочим, следующий год у неё выпускной!

– Ну хорошо, что ты предлагаешь? – спросил Гаврилов.

– Я предлагаю ограничить ей доступ. Я об этом и сказала ей сегодня, да, а она на меня надулась и ушла ночевать к Яне!

– Ну, Яна хорошая девочка, – сказал Гаврилов (Яна была дочерью Винниченко от первого брака и подругой Надежды). – Очень творческая и одарённая. Общение с ней только на пользу. Да и, кроме того, мы же сами разрешили Наде иногда ночевать у Яны.

– Мы разрешили!!! – воскликнула Анна Геннадьевна. – Ты разрешил – так будет точнее. А мне никогда, никогда не нравилось, что дочь дружит с Яной! Да. Тем более что Яна намного старше и уже вполне, вполне себе сформировавшаяся половозрелая девица! – говоря это, она изобразила руками женскую грудь. – Чему она научит… научит нашу Надю, ты думал об этом?

– Ань, – Николай Иванович встал и обнял жену за плечи, – ограничениями мы ничего не добьёмся. Нашей дочери всё-таки уже пятнадцать – она личность и вправе сама выбирать себе друзей.

– Вот так всегда! – Анна Геннадьевна упёрла кулаки в лоб. – Вечно ты, вечно ты вынуждаешь меня почувствовать, что я жестокая мать, а ты добрый отец! А между тем мы всегда должны выступать единым фронтом. Ну, ведь так? Ведь это же так! Да.

– Вдвоём идти войной на дочь? – удивился Гаврилов.

– Твоё… твоё либеральное отношение сродни пофигизму, – заметила жена, – махнул рукой и ладно, да, пусть растёт, как растёт, авось, что и вырастет. Но это неправильно. Нет, неправильно. Воспитание основано на запретах! Нужны рамки… рамки, границы – тогда ребёнок вырастет похожим на тебя – умным, дисциплинированным, целеустремлённым и ответственным. Да. Странно, что ты меня не понимаешь, тогда как тебя, тебя самого с раннего детства родители держали в ежовых рукавицах!

– Может быть, поэтому я не хочу подобной участи для нашего ребёнка?

– А что, что плохого в такой участи, скажи мне? По-моему, по-моему, из тебя вылепили редкого удивительного человека, и я хочу, чтобы наша дочь похожа была на тебя. Да. А с твоими подходами она так и останется вялой и ленивой девицей.

– Ну почему же вялой и ленивой?

– А потому, что она ни о чём не хочет задумываться, втыкается… втыкается с утра в этот интернет и ползает со страницы на страницу без всякой цели! И всё. Да. Представляешь, сколько у неё в голове скопилось уже всякого мусора!

– Это другое поколение, – снова попытался защитить дочь Николай Иванович, – для них карьера и успех перестали быть целью.

– Они перестали быть целью, потому что мы – ты и я – да, мы своим горбом обеспечили им такую возможность!

– Тебе обидно, что мы свою жизнь положили на достижение всего этого, – Гаврилов обвёл руками кухню.

– Нет, мне необидно, необидно вот ни капельки, ни вот столечко, но каждый человек обязан… обязан трудиться! Душевная леность – это самый большой и очевидный порок. Посмотри вон на своего друга – господина Винниченко!

Николай Иванович пожал плечами:

– Винниченко такой, какой есть. Не следует предъявлять к нему повышенных требований.

– К нему, может быть, – согласилась Анна Геннадьевна, – он, он не наш ребёнок. Это да.

– К счастью! – улыбнулся Н. И., чтобы немного разрядить обстановку.

Анна Геннадьевна тоже улыбнулась и сказала:

– Кстати, я совсем… совсем тебя заболтала, друг мой. Ужинать будешь? Я… Я сегодня приготовила для тебя ризотто с морскими гребешками.

– Конечно, буду! – обрадовался Николай Иванович возможности сменить тему. – Ты у меня такая умница!

– Не знаю… не знаю, правда, вкусно ли получилось, – озабоченно пробормотала Анна Геннадьевна, поднимаясь со стула и утыкая руки в бока. – Рис как будто размяк, да, и стал совсем не аль денте. Да, совсем не аль денте.

Роль домашней хозяйки она исполняла с такой же добросовестностью и ответственностью, с какой ранее вела бизнес.

– Из твоих рук всё вкусно! – заверил жену Николай Иванович, располагаясь удобнее.

Они поужинали, выпили немного шампанского и отправились в спальню, где тотчас уснули.

После нескольких лет супружества Тарасу Григорьевичу Винниченко стало казаться, что жизнь его, которую он принимал исключительно как кипучее эмоциональное взаимодействие с окружением, затянулась жирком, ослабела, остановилась под плёнкой, словно забытый в холодильнике суп.

Говоря жене, матери двоих своих детей, «Я люблю тебя», он чувствовал, как сквозь жир проходит только смазанное, невнятное «яююея», и такое же «яююея» возвращается назад от жены.