Теперь это ее кухня, ее дом, ее жизнь. Зайди к ним чужак (что бывало редко), он ни за что не догадался бы про Алису, хоть, может, и удивился бы, как это бесформенная Рейчел родила таких хорошеньких детишек.

Она поставила фотографии детей на каминную полку справа и слева от часов, которые, как и детей, бросила глупая жена. С фотографиями вышло странное дело. Фредерик так и не понял, откуда они взялись. «Француз приехал и снял их», — сказала Ада, по обыкновению надув губы, но вытянуть из нее подробности не удалось. Две фотографии были уже вставлены в рамки — видимо, «французом», — их-то Рейчел и водрузила на каминную полку. На одной были все три мальчика вместе, а на другой — Лоуренс и Том с маленькой Лилиан. Остальные снимки, без рамок, отправились в недра комода. Дети вообще не смотрели на каминную полку — слишком хорошо помнили, что фотографии появились в тот самый день, когда мать последний раз была с ними.

— Жалко, что маминого снимка нет, — уныло сказала однажды Ада, и Лоуренс ответил:

— Рейчел бы его в печку швырнула, как пить дать.

Но позже Том отвел их обоих наверх и показал сокровище, похищенное им с кухонного стола утром в день смерти матери. Добрых полчаса трое старших детей с восторженными восклицаниями разглядывали фотографию Алисы — прекрасное (хотя и загадочное) лицо ушедшей матери, плюшевую роскошь серебряной рамки и алой бархатной подложки.

Дети за это время слегка облагородились (если и не характером, то по крайней мере с виду) — они были умыты и причесаны, одежда аккуратно залатана, и каждый выполнял назначенную ему работу по дому. Они читали уроки из Писания, молились, когда положено, и по воскресеньям вся семья ходила в церковь, Фредерик — в элегантном сюртуке с плетеным галуном и шляпе-котелке.

Дверь на двор стояла широко открытой, и Рейчел видела Альберта — он играл с этим дурацким псом, помесью овчарки и борзой, подарком Фредерика. У Фредерика, видно, совсем мозги размягчились, раз он разрешил мальчишке держать собаку. Ада сидела на траве у забора и рассказывала сказки Лилиан и Нелл, выразительно взмахивая руками. Рейчел точно знала, что там за сказки. Запечатав горшок с солеными бобами, она поставила его на одну из низких полок в кладовой. Кладовая, темная и прохладная, была сердцем новой жизни Рейчел — полки ломились от ее хозяйственных подвигов: варенья, соленья, острые приправы, большие стеклянные банки малины, подобной россыпям драгоценных камней, и круглого крыжовника, жирный окорок, коричневые яйца в миске, бутыли ревеневого вина, пудинги — сладкие и соленые, завернутые в чистую ткань.

Рейчел удовлетворенно оглядывала плоды своих трудов, бессознательно вертя на пальце золотое кольцо — стараясь сделать так, чтобы оно сидело посвободнее. Она знала — с той минуты, когда Фредерик надел ей кольцо, — что это Алисино, со вставленным куском, чтобы налезло на ее толстый палец. Но промолчала, обручальное кольцо есть обручальное кольцо, и не важно, откуда оно взялось. «Сделать тя честной женщиной», — сказал Фредерик, надевая ей кольцо, словно этого было довольно. Рейчел теперь и сама ходила с кузовком, уж честная там или нет — живот был такой здоровый, словно из ребенка выйдет ярмарочный силач. Она знала, он будет сильный как бык. Совсем не такой, как эти, худосочные, болезненные — у всех без конца то сопли ручьем, то кашель.

Лоуренс и Том затопали по двору, за ними бежал Альберт со своей собакой. И ни один пальцем о палец не ударит для дела.

— Лоуренс, а ну стой! — заорала она, потому что, завидев ее в дверях, мальчишки подхватились, как стайка птиц, и рванули в поля. — Дел полно, суббота не для безделья. Выгреби-ка сортир.

Лоуренс повернулся к ней с надутым лицом — выучился у Ады.

— Прям счас?

Ему не повезло — уголки рта у него от природы были опущены вниз и сами складывались в непочтительную ухмылку, которая бесила Рейчел еще больше, чем деланая улыбка Ады.

— Да, сейчас, миленький, или я тебе ведро с дерьмом на башку надену!

Рейчел сняла с гвоздя на двери кожаный ремень и взвесила его в руке.

— Ты будешь делать, что тебе говорят? Или тебя заставить?

Она надвинулась на него, и остальные дети бросились врассыпную. Только Лоуренс стоял и глядел на нее.

Он не отступал, хоть и знал, чем это грозит, и заорал на нее:

— Сама бы пошевелилась, теля тупая!

Убежать ему не удалось — первый же удар ремня сбил его с ног, и дальше он уже только лежал, прикрывая голову руками и крича, и если бы Ада не послала Тома бегом набрать ведро воды из насоса и окатить мачеху, та, пожалуй, не остановилась бы и забила бы пасынка до потери сознания или вообще до смерти. Впрочем, ее остановила не только вода — в очередной раз хорошенько замахнувшись могучей ручищей, она вдруг сложилась пополам от боли, схватилась за живот и зашипела: «Ребенок, ребенок пошел».

Фредерик запер Лоуренса и Тома в сарае на двое суток без еды и воды, чтобы проучить, так что они пропустили появление на свет брата.

— Походу, твой мало́й не хочет родиться, — сказала миссис Мэй, которая пришла из деревни помогать в родах. И добавила со вздохом: — Но раз уж пошло, тут обратной дороги нет.

Она была не в восторге от этой Рейчел. Что хотите говорите про Алису Баркер — а говорили о ней после ее ухода немало, — но у той всегда находилось приветливое слово, и рожала она легко, а для миссис Мэй это было первое дело. Выйдя из комнаты, миссис Мэй чуть не споткнулась об Альберта, который сидел и играл в солдатики снаружи у двери.

— Чё, Альберт, буишь солдатом, как вырастешь большенький? — спросила она, и мальчик улыбнулся. — Вишь, Альберт, у тя теперь новый братик, — сказала миссис Мэй, когда из комнаты у нее за спиной донесся тоненький крик.

И вдруг вспомнила, как протянула новорожденного Альберта Алисе Баркер. Алиса как живая стояла у миссис Мэй перед глазами: вот она протягивает руки, чтобы взять Альберта, и произносит: «Славный птенчик», и миссис Мэй тогда засмеялась, потому что это были слова известной песни про ребенка, родившегося лишним ртом в многодетной бедной семье.

Славный птенчик, младший сын,

Лишний рот еще один.[21]

И Алиса Баркер тоже улыбнулась, потому что ребеночек был такой хорошенький — ни одна из них сроду не видала такого, просто херувимчик.

— Оно желтое, как масло, — сказал Фредерик, увидев новорожденного сына.

— Это он, — поправила Рейчел. — Он, и зовут его Сэмюэл.

Миссис Мэй принесла с собой конфет для детей, и позже вечером, когда Альберт проснулся и не мог опять заснуть, Ада дала ему тянучку, цветом как апельсиновый мармелад и золото, и посадила к себе на колено, и он сидел счастливый, пока она рассказывала ему сказку про Белоснежку и злую мачеху и много других сказок, в которых самозванку, пожелавшую занять место матери, приговаривали целую вечность плясать в раскаленных докрасна железных башмаках.