Пантелеев хмыкнул, смешал карты. Вздохнул.

Вот же, непруха какая. Мало мне, что Косого нелегкая принесла, так еще и пасьянс не сходится.

— Это у тебя что такое? — заинтересовался аптекарь, сам любитель раскинуть карты. — "Могила Наполеона"?

— Могила, Левочка Карлович, это вчерашний день, — фыркнул Леонид. — Могилу нынче школяры второй ступени раскладывают, а это — "Часы моего дедушки". На днях один студент научил. Сложная штука. Хочешь, тебя научу?

— Эй, пасьянщики, — перебил завязавшуюся беседу Николаев. — Может, толком скажете, что стряслось? Что за косой такой?

— Да ничего страшного, — отмахнулся Пантелеев. — Есть, Иван Афиногеновыч, у нас в Питере один барбос, тузом себя козырным считает. Косым прозвали, потому что один глаз остался. Его при старом режиме на каторгу отправляли, с этапа бежал. Конвой, пока ловил, рассвирепел малость — сапогом по морде приголубили, глаз-тο вытек. А после февраля он Марсово поле под себя подмял. Говорит, если мы на его территории работаем, то пятьдесят процентов ему должны отдать да десять в общак! Он ко мне шестерку подсылал, так я послал.

— Косой не туз. Фраер он козырный, — авторитетно заявил Гавриков. — В лучшем случае на валета тянет. А по прежним временам — десятка беспонтовая.

— Мужики, давайте по-человечески! — взмолился Иван.

Николаев не очень разбирался в птичьем языке, на котором изъяснялись "блатные". "По фене ботал, права качал, я шпалер вынул, он замолчал!" Тьфу. Дед называл бродячих торговцев "офенями". Торговцы так между собой разговаривали, чтобы покупатель не догадался, что его обжулить хотят. Может, отсюда блатной язык и пошел? Как хорошо, что в команде Пантелеева, за исключением Пулковского, "блатных" не было и все говорили на нормальном языке. Иногда, правда, срывались.

— А по-человечески, Иван Афиногенович, так: туз — он как генерал. Генерал, сам знаешь, на всех свысока глядит и ничего не делает, только приказы отдает. Но все его уважают, слушают. В тузы из старых каторжан выбиваются. Не всякий тузом может стать, а только тот, кто никогда с государством никаких дел не имел, ни дня ни работал. В былые времена вся Россия была поделена между тузами. Те суд вершили, арестантов да каторжан "подогревали". В бандах да в шайках короли — главные, но и те тузу долю отстегивали. Ниже короля валет шел, ну и дальше, все ниже и ниже.

Николаев не стал спрашивать дальше. Начни, так выяснится, что он, по блатным раскладам, всего "шестерка". Лучше не узнавать.

— У Косого пятнадцать стволов, а у нас на сегодняшний день три, а с Васькой — три с половиной, — покачал головой Гавриков.

— Может, отсидеться пока? — предложил Лева, не обидевшийся, что его в полноценные стволы не засчитали. — У меня пара адресочков надежных есть. Если что — можно в Сестрорецк податься, месяц-другой там пережить. На худой конец, к финнам уйдем, от Сестрорецка там две версты, граница дырявая. Пограничники тоже кушать хотят, товар туда-сюда пропускают, можем под контрабандистов закосить.

Пантелеев осмотрел соратников. Крякнул. Посмотрел с усмешечкой на Николаева:

— А ты, Афиногенович, что скажешь? Предложишь в Череповецкую губернию двигать, коровам хвосты крутить?

Иван пропустил насмешку мимо ушей. Понимал, что волнуется атаман, а волнение за усмешкой скрывает.

— Не дело это, если мы от бандюганов бегать станем. От чекистов, от мусоров — это не стыдно. Из пятнадцати рыл, которые у Косого под ружьем, пороха кто-нибудь нюхал? Так, чтобы не трам-пам-пам, как в семнадцатом, а всерьез?

Все задумались, запожимали плечами. Ну, кто его знает, кто в шайке Косого? Могут простые "гопстопники", из деловых, а могут и матерущие волки вроде самого Николаева. По нынешним временам, дочери камергеров на панели стоят, а дочки кухарок государством управляют. Никого не удивит, если бывший уголовник окажется начальником утро, а бывший полицейский налетчиком.

— У Косого только блатные, — решил Пантелеев. — Я с ним пару раз виделся, еще когда в Чека служил. Кичился, что старые порядки уважает, в шайку кого попало не берет. У него малина где-то за Нарвской заставой. Не то в Автово, не то в Тантеевке, не знаю.

— В Волынино у него малина, — сообщил аптекарь.

— Откуда знаешь? — удивился Леонид.

— Так Адочка как-то сказала, — пожал плечами Лев Карлович. — А наша Адочка, она все знает.

— Если за Нарвской заставой, то не Волынино, а Волынкино, — сказал Иван. — Бывал я там, в прежние времена. Пешком часа два идти, на извозчике — с полчаса.

— Извозчики туда не ходят, боятся, — сообщил аптекарь.

— А чего там страшного? Там, почитай, одни работяги жили, с Путиловского завода. Ну, пивали по праздникам, не без этого.

Добрая половина поселка состояла из приземистых бараков. Для мужиков и парней, только-только приехавших из деревни и нанявшихся чернорабочими (котлы чистить, подай-принеси), для возчиков, решивших подзаработать за зиму копеечку-другую, были уготованы длинные сараи с маленькими окошками. Тесновато, соседи по нарам храпят денно и нощно, зато дешево, всего два рубля в месяц. При заработной плате в восемнадцать рублей — очень даже неплохо. Для тех, кто профессию освоил (это, худым концом, двадцать пять-тридцать рублей после всех вычетов), семьей обзавелся, предназначались бараки с комнатушками, выстроившимся вдоль тесного коридора, с двумя общими кухнями и "удобствами" за пять рублей в месяц. А крепко на ноги встал, жалованье пошло в сорок, а то и в пятьдесят рублей, можно и об отдельном жилье подумать — либо о своем доме (хрюшку-поросюшку завести, садик-огородик вскопать), либо о многосемейном доме (вход-выход и прочее отдельно от соседей, собственная печь, но общая стена, такой дешевле обойдется).

— Лейб-гвардейцы в гости к рабочим захаживали? Или к работницам? — подначил Ивана атаман. — Не иначе строевой подготовке девок учили!

Иван Афиногенович закашлялся. Ну, была у него там когда-то зазнобушка, Полинкой звали. Красивая, чем-то на Фроську похожая (ну, или Фроська на нее). Обе ладные, черноглазые, за словом в карман не полезут. У Полинки отец умер рано, братья остались младшие и мать больная. На завод вместо отца пошла и не метелкой махала, как остальные девки, а инструменты делала, резцы токарям правила. Женился б на ней, если бы не Марфа. Когда узнала, что у гвардейца жена дома осталась, отшила сразу. Слышал, что судьба у девчонки худая сложилась — рука попала в станок, кровью изошла. Известно, капиталисты о своих работниках не особо печалились.

Впрочем, компания не стала особо выяснять, что там делал гвардеец.

— Из "путиловцев", почитай, половина на фронт ушли, а вернулись не все, — пояснил комиссар. — Как хозяев поперли, рабочие начали ближе к заводу перебираться, на городские квартиры. Они из бараков уходили, а разная шваль на их место вселялась. В двадцатом мы там дезертиров выковыривали.

— Стало быть, отступных Косому платить не станем, если налезет, отпор дадим. Так? — подвел итог Пантелеев.