С фанатической настойчивостью, не желая ни с чем считаться, Царица защищает Распутина. Она отстаивает человека, которого ненавидит и проклинает вся страна. Белая горностаевая мантия Царя, увы, достаточно уже выпачкана в грязи. Все попытки открыть ей глаза оканчивались плохо для лиц, пытавшихся это сделать. На все представление следовало одно: «Дай понять всем, что, преследуя нашего друга или позволяя на него клеветать, они действуют прямо против нас».

Я не говорю выдумки. В моих руках есть ряд документов, касающихся деятельности «святого старца». Один из них озаглавлен: «Выписка из данных наружного наблюдения за Григорием Распутиным за время с 1 января 1915 года по 10 февраля 1916 года». Под этим документом стоит подпись начальника петроградского охранного отделения генерала Глобачева.

Самые буйные предположения насчет цинизма, порнографии, голого разврата и диких кутежей не дадут того, что дает этот сухой полицейский документ. Новеллы Декамерона — стыдливая наивность в сравнении с тем, что описано в этом рапорте охранки. Буквально день и ночь Распутин проводил в разврате, пьянствовал, буянил, безобразничал и, совокупляясь, освещал «благодатью» психопатствующих поклонниц. Похотливость грязного мужика превосходит всякое воображение.

Невозможно читать этот документ спокойно. Все существо клокочет от негодования, стыда и боли. Вот до чего мы дошли…

Гучков говорил с великолепным ораторским искусством: горячо, красиво, страстно. Голос его менялся, то холодел, чеканил слова, то повышался, то срывался. И вместе с тем менялось выражение его лица: оно то загоралось страстью, негодованием, то принимало спокойный, холодный вид, то улыбалось саркастической улыбкой.

— Что же я могу вам сказать в заключение? Везде настроение большой близкой грозы. Лопается народное терпение. Самодержавие приблизило собственную гибель. Нужен переворот, иначе будет такая революция, какой Россия еще не переживала за все свое историческое существование.

Алексеев слушал молча, не перебивая, не делая замечаний и вставок, ничего не переспрашивая. Его умные серые, слегка косящие глаза смотрели спокойно, не мигая, не уклоняясь в сторону. Иногда казалось, что он что-то раздумывает, что в этой большой голове с высоким лбом формируются какие то мысли. Но ни одно движение на лице, ничто не давало возможности понять, что думает этот большой человек и как он относится к сказанному.

Гучков замолк. У него был огромный опыт по части закулисных интриг. Он легко распознавал движение человеческих чувств; раскусывал, так сказать, людей, кто чем дышит и чем пахнет. Но здесь он ничего не уловил. И с некоторой тревогой ждал ответа.

— Вы все сказали? — спросил Алексеев после некоторого молчания.

— На эту несчастную тему можно говорить и очень много, и очень долго.

— Тогда я поставлю вам дополнительный вопрос: как вы предполагаете совершить переворот? В какой форме?

— Простейший способ — заманить Царя в ловушку, например захватить его на какой-нибудь глухой станции, арестовать и потребовать отречения. Если откажется — убить и объявить народу о внезапной смерти, скажем, от сердечного припадка. Существует второй план: уничтожить Царицу, а Государя принудить отказаться от самодержавных прерогатив. Вариации могут быть различны. Важна цель — спасение Отечества, а способ не имеет значения…

— Кажется, вы ничего мне не сказали нового, за исключением рапорта Глобачева; но я не имею вкуса и охоты к чтению полицейских новелл о Распутине, — начал свою речь Алексеев. — Вы, конечно, сгустили краски. Вы впали в ошибку и переоценили значение тех событий, о которых вы говорили.

После трех лет войны каждое государство испытывает те или иные затруднения. В этом отношении Россия находится скорее в выгодных условиях. Во всяком случае, положение наших врагов гораздо хуже нашего.

Мы переживаем, несомненно, тяжелое состояние: хромает транспорт, мало поступает продовольствия. Но тяжесть заключается не только в этом. Страшнее для нас та атмосфера, которая господствует в столице. Я считаю, что эта атмосфера создана искусственно и Государственная дума сыграла в этом деле не последнюю роль.

То, что волнует вас, Думу, петроградцев, придворные круги и либеральное общество, вовсе не волнует Россию, которой нет никакого дела до того, будет или не будет у нас ответственное министерство, сам ли Государь избирает своих министров или ему кто-то советует. И совсем по-иному поймет простой народ, почему «господа» так вооружились против Государя за то, что он приблизил к себе простого крестьянина.

К вопросу надо подходить спокойно и объективно, не давая чувству страстности и негодование овладеть головой. Распутин расцвел только потому, что русское общество находится в процессе глубокого нравственного разложения. Обвиняем других, когда сами кругом виноваты.

Выгодно ли нам раздувать в настоящее время дело о Распутине, бороться за ответственное министерство, вопить о внутренних нестроениях и накалять страсти? Нет — невыгодно. Выгодно ли нам раздувать все эти беспочвенные разговоры о слабом, бесхарактерном Царе, о засилье Царицы, о перевороте? Нет — невыгодно. Ведя борьбу против Царя, сея в народе смуту, подогревая революционный дух, вы, господа, рубите сук, на котором держится Россия, вы готовите взрыв.

Не странно ли вам, Александр Иванович, что сумасшедшая атмосфера начала особенно сгущаться в тот самый момент, когда мы победоносно провели наступление этого года, захватили огромную территорию — всю Буковину и часть Галиции, взяли более полумиллиона пленных и когда мы готовы к новой большой кампании, быть может, последней. Ведь мы подошли к порогу конца войны.

Вы утверждаете, что Дума борется за сплочение всех сил народа во имя победы?! Но можете ли вы поручиться, что, сея ветер, вы не пожнете бурю? Не разразится ли все это смутой, которая выведет Россию из числа воюющих держав и кончится для нас небывалым военным разгромом? Не забывайте, что армия устала. Я именно это и предвижу. Вы, господа, стали на опасный путь.

Надо все чувства и страсти подчинить главному — довести войну до победного конца, а все второстепенные вопросы, как бы они ни были остры, отложить на после. Надо прекратить внутреннюю борьбу. С тем, что есть, мы победим врага, с революцией — никогда.

Когда они расставались. Алексеев сказал:

— Давайте условимся. Разговора, который был, — не было. Вы мне ничего не предлагали и ни во что меня не посвящали.

Позже Алексеев узнал, что Гучков не раз посетил Брусилова и Рузского, вел с ними разговоры и встретил сочувственное отношение к плану государственного переворота.

* * *

В Могилеве Верховный вождь Русской армии и Самодержец Всероссийский занимал две маленьких комнаты в неуютном губернаторском доме. Одна из них служила спальней, другая — рабочим кабинетом. В спальне стояли столик, два стула, умывальник и две узкие походные кровати: одна для Государя, другая для Наследника. На стене, у изголовий,