Моя подруга и коллега Хифер Коулман однажды приводила такую аналогию: представьте, что вы едите мороженое. Вы идёте по улице в жаркий летний день и лакомитесь. Вы так счастливы, что взяли двойную порцию! И тут – оно падает. Вы машинально смотрите, как мороженое приземляется на асфальт, превращаясь в неаппетитную размазню. Сначала возникает шок, спокойствие, открытое осознание реальности, и только затем ум предлагает некое связное повествование, вы отмечаете своё разочарование, думаете: «Куплю-ка другое мороженое» или как-нибудь интерпретируете это событие. Это момент чистого переживания, не замутнённого и не искажённого наблюдающим Я.

В буддизме считается, что такие переживания открывают столь же много, как и моменты открытости, о которых я говорил выше, – такие, как наблюдение за метеоритным дождём или погружение в состояние потока во время творчества. В такие моменты, когда наши ограниченные понятия о реальности просто отпадают, поскольку им не на что опереться, наши невротические проявления утихают, ум открывается, и обнаруживается более глубокая реальность, пусть лишь на краткий миг. Это драгоценные моменты, которые легко упустить, когда мы мимолётно соприкасаемся с богатством опыта за пределами понятий. Конечно, такие моменты возникают также и в процессе медитационной практики. Мы имеем сильнейшую привычку – позволяем словесным описаниям тут же возникать снова, но также мы можем учиться распознавать возникновение таких моментов и пребывать в них всё дольше и дольше.

Когда собака бросилась на меня, настал один из таких моментов. История, которую я рассказывал себе, рассыпалась в прах, а ситуация развивалась так стремительно, что не оставалось места для каких-либо толкований. Возникло ощущение спокойствия, безмятежности. Не было мыслей, паники. Строго говоря, происходило следующее: меня злобно атаковала собака, и моё тело инстинктивно стало уворачиваться, двигаясь зигзагами, однако, защищаясь, я не мог точно сказать, кто уворачивается. Помните того господина, которого я до этого встретил на дороге? Он заметил, что происходит. Потом он говорил мне: «Вы двигались великолепно. Казалось, будто вы танцуете». Как ни странно, собаке удалось прокусить лишь край моей штанины.

Хозяин собаки (который, замечу, совсем не походил на Реджи Рея), наконец подбежал, чтобы вмешаться. Я согнулся в приступе безудержного смеха, поскольку понял, что возвышенная история, которую я рассказывал себе, на самом деле была абсолютно ошибочной и что из-за неё я мог ужасно пострадать. «Извините, – сказал хозяин. – Мы взяли её из приюта и сейчас перевоспитываем, чтобы её не усыпили. Полгода назад она бы запросто загрызла вас».

Возможно, вы уже успели заметить: в моменты, когда ум полноценно присутствует в теле, сколь бы краткими они ни были, мы перестаём укрываться в дискурсивном мышлении. Присутствие в теле всегда выключает болтливую часть ума; оно лишает её большинства источников энергии. Оно уводит нас из сферы левополушарного описывающего сознания в открытое и непосредственно проживаемое пространство правого полушария. Поначалу возникают лишь проблески этого состояния, вспышки. По мере того как при продолжительной и постоянной практике эти проблески становятся всё более привычными, возрастает наша способность распознавать и пребывать в них. Однако, несмотря на то что в медитации присутствия в теле и возникают такие моменты, в общем и целом мы видим, что наше внимание продолжает оставаться неустойчивым. Состояние присутствия в теле снова и снова ускользает. Мы можем задуматься, всё ли с нами в порядке. Всё в порядке. Мы можем задуматься, «работает» ли медитация. Работает. Мы можем спросить себя: возможно, мы упускаем что-то из виду? Скорее всего, да.

Мы крайне редко сознаём то, как наши эмоции функционируют на самом глубоком уровне, как мы неумышленно формируемся под влиянием опыта и как понимание подобных процессов вдохновляет нас на обретение свободы. Мы крайне редко обладаем сознанием того, что боль передаётся в семьях, даже функциональных, из поколения в поколение. Также очень редко люди, которые выросли в дисфункциональных семьях, осознают, что у них есть право заявить: ПРОШЛОЕ ЗАКАНЧИВАЕТСЯ НА МНЕ.

Вкратце, дело обстоит так.

Когда наши базовые потребности в безопасности, вознаграждении и чувстве принадлежности в том или ином отношении не удовлетворяются, возникает возбуждение. Те эмоции и ментальные сюжеты, которые возникают в такие моменты, – на самом деле следствие каскада биохимических процессов. Может показаться, что такое восприятие противоречит здравому смыслу, однако эмоции имеют в первую очередь биологическую природу. Когда мы не способны обработать, усвоить и справиться с подобными возбуждениями – когда мы не можем, не хотим или не знаем, как во всей полноте ощущать происходящее, – эти активированные химические вещества не находят себе выхода. В некотором смысле они окаменевают. Вот ещё более удачный образ: эмоции – это жидкость, которая затем замерзает и становится отпечатком в нашей нервной системе. Поэтому тело, наш основной предмет в медитационной практике, напоминает дневник. Оно хранит всё многообразие наших неразрешённых эмоциональных переживаний – наши глубокие раны, наши травмы – как с большой, так и маленькой буквы «т». Вы увидите в этой главе, что травмы есть у всех. У каждого человека.

Представьте, что вы сильно поранили руку и затем прикоснулись к порезу. Острая боль от прикосновения к ране заставит вас убрать руку. Она автоматически отдёрнется. Не потребуется никаких размышлений, всё произойдёт само собой. Неразрешённые травмы, хранящиеся в нашем теле, – то же самое, что подобная рана. И когда мы направляем внимание на своё тело, мы словно прикасаемся к ним. Есть популярное выражение, описывающее нейропластичность: «Где внимание, там и энергия». Иначе говоря, когда мы перемещаем фокус внимания с головы на тело, у нас появляется возможность разморозить боль и душевные раны, хранящиеся в теле. Поэтому мы сталкиваемся с другой непроизвольной реакцией – бегством из тела обратно в голову, в наш собственный мир бесконечных мыслей и невротических стратегий. Логично утверждать, что мы держимся за свои неразрешённые глубинные травмы в той мере, в какой нам трудно присутствовать в теле. Чем сильнее травма, хранящаяся в теле, тем чаще мы будем замечать, что уходим в мысли, и тем чаще обезьяний ум будет вести себя как своенравный обезумевший зверь.

Именно это суетливый ум пытается донести до вас. И это отнюдь не плохая весть. Вспомните образ пораненной руки: боль от пореза имеет смысл. Жгучая боль раны – это сообщение от тела: «Эй, найди антисептик и бинты, обработай рану и перевяжи её, чтобы она смогла зажить». Ваш обезьяний ум – раздражающий, неутомимый, создающий хаос и неуправляемый ум; то паникующий, то подавленный, то благодушный – это боль раны. Он бесчинствует уже очень давно, и чем дольше его игнорируют, тем более шумным он вынужден становиться. Наше тело ориентировано на исцеление, и в естественной ситуации оно не будет хранить окаменевшие эмоции в нашей нервной системе. Наше великолепное, неизменно разумное тело может просто обращаться к всё более отчаянным мерам, чтобы обратить на себя наше внимание. Обыкновенно это принимает форму повторяющихся неприятных переживаний, возникающих в нашей жизни. Все наши жизненные паттерны указывают на некие глубокие неисцелённые моменты, которые пытаются притормозить нас, которые кричат: «Помогите!». Повторяющиеся паттерны мыслей… повторяющиеся паттерны эмоций… повторяющиеся паттерны поведения… повторяющиеся паттерны в межличностных отношениях – особенно близких. Все они имеют один источник: травма.