Посему с чистой совестью потопала спать. Увы, насладиться объятиями Морфея в полной мере так и не удалось. Проснулась я, как думала, с голосящими петухами, оказалось — нет.

Меня разбудили осколки вдребезги разбитого сердца Бажены. Молодая вдовушка, вчера положившая глаз на Йона, сегодня пострадала от своего раздробившегося под кувалдой реальности матримониального чувства.

Ее избранник оказался мужеложцем!

Впрочем, я одна была столь тонкой натурой, что не смогла заснуть. Йон лишь натянул на голову одеяло со словами:

— Дайте поспать, — и благополучно захрапел дальше.

Дракон же и вовсе притворился гордостью музея мадам Тюссо: не двигался и изображал качественное бревно.

— Как так… Они же… — Бажена в длинной, почти до пят, полотняной рубахе всплеснула руками.

— Ага. — Я сонно зевнула, прикрыв ладошкой рот. — Причем так шумели, возились — еле уснула, — пожаловалась ей.

Только потом сообразила, как мои слова поняла хозяйка. Вот так одна неверная фраза может превратить все утро в беду. В моем случае — в сетования: «И чего этим мужеложцам надобно? Вон сколько справных баб вокруг! Да взять даже тебя, госпожа ведьма, ты хоть и худа до кожи с костями, но на лицо-то пригожа…» Я лишь сокрушенно вздыхала и пыталась перевести разговоры обманутой в лучших женских чаяниях Бажены в иное русло. Хотя бы пищевое. С грехом пополам мне это удалось.

Хозяйка переключилась на щи. Но и стряпне досталось:

— Ну вот объясни, госпожа ведьма, чем им бабы не милы? Да мужичье даже правильно готовить щи не умеет! Эти повара-шмувара только за столом трескать горазды. А спроси их, как сладить эти самые щи, начнут махать руками через головы, будто у меня плохое зрение, или я их не слышу, и орать про капусту, ребрышки и навар. А ведь каждая стряпуха знает, без этого уцененного мнения по щам от мужицких профессоров, что важнее всего в любом супе не продукт. Важнее всего тот, кто его делал. Щи могут сделать хорошими только добрые, справные руки. Женские. Не знает мужик, как капусточку тяпкой в соломку рубить, не знает, как лучок шинковать, как мясцо опускать в кипяток. А самое главное — с каким настроем…

Я смотрела на Бажену, гневно крошащую морковку, и понимала: судя по ее же словам, на завтрак меня ожидает как минимум суп из цианида, приправленный ядом кобры, поскольку готовила его хозяйка в отменно гадском настроении. А когда мясо на куски резала… Я и вовсе представила, как она лишает оборотня самого дорогого — столь кровожадный был у нее взгляд.

Я уже хотела было сказать, что Бажена ошиблась и Йон с Броком не того, но тут подумала: в каждой свинье, которую подкладывает судьба, есть кусочек сала и профит. Зато шкура теперь точно избавится от вероятности быть ожененным.

Меж тем Бажена продолжала свой спич:

— В щах перво-наперво нужен бульон. Вот для своего мужа-покойника я готовила всегда не бульон, а чистое здоровье. Это не бульон был, а животворящая вода. Когда кто пробовал мой бульон, он потом седмицу питался лишь воспоминаниями о нем и не мог есть ничего другого, так мой навар вкусен.

Признаться, меня такая реклама насторожила еще больше… Не есть неделю можно не только потому, что остальная еда кажется не столь божественной, но и по более прозаичной технической причине. Но мой скептический взгляд не остановил разъяренную мужской подлостью Бажену.

Хозяйка, вооружившись ложкой и грозно размахивая ею, продолжала делиться кулинарным опытом:

— А как подходить к кастрюле? Да это же целое искусство! Ни один мужик им не овладеет. Приближаться к чугунку нужно только для «посолить» и «стянуть пенку». И не надо смотреть на меня вороньим взглядом, госпожа ведьма, ты же не дланник Многоликого.

Так она вещала все то время, что варились щи. Но когда еда была почти готова, а ее запах подействовал лучше любого манка, вынудив Йона откинуть одеяло, Бажена, поджав губы, произнесла:

— И вот что самое главное в щах: один и тот же рецепт может использовать дюжина стряпух. Но только у одной получится вкусно. — И, глядя в упор на заспанного Йона, обвинительно присовокупила: — У меня вот все ладно получается, как природой заведено, а у многих — нет.

А потом, вынув чугунок, Бажена отставила его, и, плавно покачивая бедрами, гордо удалилась в сени. Там загремела чем-то, а потом и вовсе вышла из дома.

— Чего это она? — осоловело уточнил оборотень, выбираясь из-под одеяла.

— Решила, что там, где у тебя раньше сидела совесть, теперь вырос хвост, — свела я гневную речь хозяйки к одной реплике.

— В смысле? — прищурившись, уточнил Йон.

— Подумала, что вы с драконом не побратимы, а чуть больше.

Все еще не проснувшийся до конца блохастый настороженно вопросил:

— Это как?

— Ну как бы почти супруги, у которых свадебного обряда еще не было, а первая брачная ночь уже состоялась, — попыталась ответить как можно более обтекаемо.

Йон, выслушав меня, начал усиленно мозговать. Думательный процесс сопровождался активным стимулированием: почесыванием макушки. Шкура вспахал пятерней затылок и пригорюнился.

Но, как чуть позже выяснилось, подрыв имиджа печалил Йона по совершенно иной, неожиданной для меня причине.

— А я было хотел в Сейринке поучаствовать… — протянул он.

Что за Сейринк, я толком не успела расспросить. В сенях послышался удар дерева о дерево, а потом к нам вплыла хозяйка. Бажена несла на коромысле два ведра.

То ли весь свой запал молодая вдова утопила в колодце, то ли решила убедить Йона в том, что бабы в некоторых вопросах все же лучше мужиков, но, так или иначе, она цвела румянцем и активнее прежнего строила глазки шкуре.

Оборотень, уже учуявший запах щей, был вроде как и не против. Я же решила, что с перетянутой лодыжкой лучше из избы выбраться. Перетерплю чутка боль в ноге, зато буду избавлена от созерцания предбрачных игр.

Переодевшись за печкой в новые, выторгованные вчера у старосты порты и рубаху (что оказались мне на удивление почти впору) и заплетя косу, я вышла-таки из дома Бажены. Метелка вылетела за мной.

Раз у меня есть такое всепроходимое, вернее, всепролетаемое транспортное средство, то грех им не воспользоваться — с такими мыслями я уже вознамерилась сесть на летунью, чтобы не трудить ногу пешей прогулкой.

Балка уже проснулась. Блеяла, мычала, хрюкала, смеялась заразительным детским смехом, судачила, переругивалась, торговалась, сплетничала, хмыкала. Одним словом, жила.

Только я хотела присесть на черен, как меня увидела детвора. Дворовое пацанье играло, как чуть позже выяснилось, в «хромую курицу», а точнее — гоняло водящего ветками ивы по кругу, выложенному галькой.

В этот раз ребятня не бросилась врассыпную, а внимательно уставилась на меня. «Наглеют», — подумала я. «Восстала…» — наверняка решили они и вперились в меня вдвое пристальнее.