— Держи ее! — выкрикнул один из офицеров, но догонять меня им не пришлось, потому как в «обратном направлении» как раз красовались, ни чуточки не прячась, патрульные машины, и им, полицейским, лишь оставалось распахнуть автомобильные двери, куда я со всего размаха и влетела.

Заперев меня в машине, служители порядка отправились отлавливать еще кого-то — это я поняла по услышанным фразам типа «где он» и «от нас не уйдет».

Машин всего было две, и в первой уже сидели пойманные Калач и Гривен. Я запланировала показать им кулак, ежели они обернутся. Но они этого не сделали — слишком увлечены были потиранием ушибленных мест.

Через непродолжительный период времени одиночество мое прервалось появлением ментов, сковавших наручниками мужика, которого посадили на заднее сиденье рядом со мной. Расфасовавшись по машинам, мы все тронулись в путь.

«Боже мой, куда меня увозят? — лихорадочно билось у меня в голове. — Надо этому как-то помешать».

— Послушайте, — зажав нос от вони, идущей от соседа, и от этого слегка гнусавя, обратилась я к ментовской добропорядочности, впрочем, сомневаясь в наличии таковой. — Зачем вы запихнули меня в машину? Меня родители дома ждут, волноваться будут.

— Слышь, Михалыч, — оглянувшись на меня, сказал один полицейский тому, что был за рулем, — ты точно все баки проверил?

— Точняк! Больше нет никого.

Первый снова повернулся ко мне.

— Что ж ты врешь, собака? По мозгам захотелось? В твоем так называемом доме, кроме тебя, рвань несчастная, никто больше не бомжевал!

— Да нет же, вы неправильно поняли, — старательно глотая обиду, вызванную не слишком приятным ко мне обращением, стала я разъяснять: — Мои родители дома, в квартире. Я ушла, их не предупредив. Проснутся, увидят, что меня нет, и испугаются, понимаете?

— Нет, ты, Михалыч, вслушайся, что она говорит! — заржал он. — Дура, какие у бомжей могут быть квартиры? — Он повернулся ко мне, протянул руку и стал стучать пальцем мне по лбу, будто пытаясь вбить в мой мозг прописные истины. — Иначе бы их не называли «без определенного места жительства», дубина!

Я ударила его по руке, чтобы он отцепился от моей головы, а водитель, заметив это, зашелся в предупреждениях: — Не трогай их, они заразные. Бомжи как-никак.

Я потеряла всю свою аристократическую сдержанность и завопила на весь город:

— Я не бомж!!

— А-ха-ха! Не бомж она! Ты хоть рожу свою в зеркале видела? А шмотье? И не ори здесь.

Вот на это я уже обиделась смертельно. Рожа моя, видите ли, ему не понравилась. Никому не позволю обсуждать мое лицо! Надувшись, я не стала ничего отвечать и решила, что лучше буду наслаждаться тишиной.

Но тишины не случилось. Стоило работнику правоохранительных органов отсмеяться, как вмешался сидевший справа от меня бомж. Оказалось, что он — тот самый мужик, балаболивший со мной из соседнего бака, а до этого по недоразумению навалившийся на меня же. Значит, не сумел он удрать от стражей порядка.

— Ну ребятки-и, отпусти-ите! — канючил знакомый мне голос. — Зачем вам лишняя морока? Мы ведь, между прочим, с драчунами этими не тусовались!

— Заткнись! — рявкнули оба, а я с благодарностью уставилась на бомжа. Ведь как оказалось: я просила только лишь за себя любимую, а он вона как — за обоих. Неплохой, стало быть, мужик, да и воняет от него не так уж противно.

Привезли нас в отделение. В сопровождении четверых полицейских мы — два алканавта, бомж и я — стали плутать по темным коридорчикам с давно облупившейся краской на стенах. Здание было ровесником Наполеона и полтора века нуждалось в ремонте. Нас втолкнули в кабинет, где за столом сидел представительный мужчина лет сорока пяти. Увидев наш конвой, мужчина им кивнул, а тот мент, что обозвал меня собакой, рванью и бомжом, принялся докладывать:

— Вот. Привели, товарищ подполковник. Эти двое дебоширили, — он указал на заплывшие фингалами и опухшие от неоднократных попоек физиономии мужиков. — Не раз уж жалобы поступали. Жители позвонили по 02. А эти рядом находились, поблизости. Документов при себе не имеют.

— Так! — рявкнул подполковник сердитым голосом, будто и без того не было ясно, кто здесь главный, и начал командовать, решая тем самым наши судьбы. — Первых в токсикологию, а этих в камеру до выяснения личности.

Услышав слово «камера» я остолбенела. Меня собираются посадить в «обезьянник»! К бомжам, алкашам и, может, даже настоящим преступникам! В голову полезли ненужные воспоминания о том, что, по рассказам папы, творится в женской тюрьме. Да я и без него это знала по книге Сидни Шелдона: «Если наступит завтра». Но книга — книгой, лекция — лекцией, а ведь со мной это все взаправду происходит. Вот на руках моих защелкиваются наручники, и ведут нас с бездомным другом, жутко сказать, по камерам.

— Тебя как звать-то? — по дороге проявил интерес «коллега», идя со мной нога в ногу и временами оглядываясь на конвоиров.

— Юля.

— А я Васька. Кстати, мне всего двадцать пять. А выгляжу, наверно, на полтинник.

— Да ну что ты! — тактично отозвалась я, хотя Василий не был так уж далек от истины, лет на пятнадцать, не больше.

— Да что я, не знаю!.. А тебе сколько?

— Семнадцать, — вздохнула я.

— У-у, вообще молоденькая. Не место тебе здесь… Ты бы сказала, что несовершеннолетняя! — Я лишь неопределенно повела плечом (хотела сперва отмахнуться, но, увы, как говорится, руки заняты). Думается, вместо того чтобы связаться с родителями, меня бы перенаправили в сиротский приют. — Хочешь, поведаю тебе свою историю? Жил я, значит…

— Заткнись! — гавкнул один из сопровождающих. — Достал уже своей историей! — По этой реплике я сделала вывод, что Вася тут завсегдатай. — Еще слово, и я пущу в ход своего дружка! — И он похлопал резиновую дубинку, висящую сбоку. Что и говорить, далее мы шли молча.

Нас привели к дежурному, тот спросил об астме и язве, которых у нас, к сожалению, не было (вдруг больных людей отпускают на свободу?), а также велел отдать ему шнурки и все металлические предметы. Последних у меня не водилось, а шнурки из кедов пришлось вытаскивать. Вот бред! Неужели это все со мной происходит?!

— Я имею право сделать один телефонный звонок! — вспомнила я, мысленно благодаря все книги и фильмы, с которыми успела ознакомиться за свою короткую жизнь.

— Телефон не работает, — грубо ответил дежурный и, как мне показалось, наврал.

…Меня втолкнули в холодную, сырую камеру и заперли дверь-решетку на засов. Кроме меня там находились еще три женщины, и я сперва порадовалась, что камера не смешанная, но лишь одного брошенного взгляда на соседок хватило, чтобы едва зародившийся оптимизм рухнул в пропасть. В таких местах что мужики что бабы — приятного мало, одним словом, крипота. Рассматривать, чтобы дать потом подробное описание, я поостереглась — так и прилететь может, за рассматривание-то. Впрочем, я успела заметить, что одна из задержанных спала, хоть и в такой, как мне казалось, неудобной позе, а две другие с интересом поглядывали на меня.