Андрей Ханин происходил из старинного дворянского русского рода. Предки его жили в России, бабушка даже состояла фрейлиной при дворе Ее высочества императрицы. Дед был товарищем министра Российской империи. Когда другие товарищи, в октябре семнадцатого, лишили его и ему подобных дворянских титулов, денег и особняков, дед заделался простым парижским таксистом. Благо французскому языку дворянских сынков учили с детства. Но говорить на французском дома, в Париже, бабка, женщина властная, запрещала категорически. Юный Андрюша подчинялся этому правилу так же беспрекословно, как и все остальные.

Бабуля его обожала. Оскорбилась неподдельно лишь однажды. Когда услышала от внука «новый русский сленг». Слова были незнакомые, но звучали энергично. Графиня Ханина в дворянском собрании попросила юного отпрыска княгини Нарышкиной разъяснить ей значение непонятных слов. Несколько дней после этого Андрей старался бабуле на глаза не попадаться.

Андрей стал инженером, примерным прихожанином русской православной церкви. Отправляясь в большевистскую Россию накануне московской Олимпиады, прихватил в подарок братьям и сестрам по вере красочное издание Библии, религиозные журналы. Батюшка принял от доброго христианина дар, поблагодарил елейным голосом, потом позвонил куда следовало.

Во внутренней тюрьме КГБ на Лубянке француза не обижали, ласково уговаривали признаться в шпионаже против СССР. Следователь охотно брал у него доллары, делал покупки в «Березке». Был при этом относительно честен. С каждого приобретенного блока сигарет «Мальборо» выделял «шпиону» пачку, при этом прикладывал указательный палец к губам. Перед самым началом Олимпийских игр Ханина, как проявление доброй воли, обменяли на проштрафившегося во Франции советского дипломата. Он то ли шпионил в чью-то пользу, то ли наоборот — не хотел шпионить. Андрей вернулся домой, где от пролитых по его горькой судьбе слез можно было ведро наполнить.

В самолете, по дороге в Африку, где он любил гонять на машине, Андрей познакомился с красивой стюардессой. Они поженились. Ханин переехал в маленькую нейтральную страну, где у жены был домик. Успешно занимался бизнесом. По-прежнему любил родную Францию и тосковал по далекой и непонятной России. Предложение знакомого адвоката, дальнего родственника жены, поработать переводчиком на процессе русского Михеева принял с удовольствием.

Познакомившись с Сергеем, ни минуты не сомневался в его невиновности. По отношению к тюремщикам и вообще всем представителям юстиции, теперь употреблял исключительно те самые русские слова, которые категорически запрещала произносить в их доме его бабка. Знал он таких слов немного, но произносил смачно, неопределенный артикль «бля» использовал для связки слов весьма умело и постоянно.

* * *

На судебные заседания мы теперь отправлялись вместе. Ехали загодя. В коридоре Дворца правосудия Андрей выпивал крепкий кофе, Ирэн — горячий шоколад. Однажды толкнул меня в бок, чуть не выронив при этом картонный стаканчик с любимым напитком:

— Смотри, смотри, это же генеральный прокурор, та самая Дель-Карла, собственной персоной. Интересно, что она здесь делает?

Сухопарая, в наглухо застегнутом густо-болотного цвета платье Дель-Карла рубящим солдатским шагом подошла к автомату, наполнила стакан, потом отошла чуть в сторону, к стене, невозмутимо потягивая кофе. Движения ее были размеренны, даже чуть замедленны. Похоже, она никуда не торопилась или чего-то ожидала. Понятное дело, дождалась — «железную леди», как она сама любила себя называть, заметили не мы одни. В вестибюле было полно журналистов — на процессе Михеева аккредитовалась пишущая и снимающая братия, помоему, чуть ли не всего мира. Генпрокуроршу тотчас взяли в плотное кольцо, посыпались вопросы.

— Господа журналисты, идет суд, и я не имею права комментировать процесс, — заявила она твердо своим каркающим голосом, не двинувшись при этом с места. — Могу сказать только одно — Михеев преступник. Полагаю, что он получит не менее восьми лет тюрьмы. Это вопрос даже не столько уголовный, сколько политический, и мы докажем всему миру, что в состоянии не просто бороться с русской мафией, но примерно наказывать ее главарей.

Произнеся эту тираду и сочтя свою миссию выполненной, она метко швырнула картонный стакан в урну и так стремительно шмыгнула в незаметную дверь, возле которой, оказывается, стояла, что никто и ахнуть не успел.

Не только мы, случайные очевидцы, но даже все повидавшие судебные репортеры были поражены выходящей за все рамки дозволенного речью прокурора. По сути дела, она не только обвиняла человека, чья вина не была доказана, но и фактически навязывала свое решение суду. По крайней мере, пыталась навязать. Так, во всяком случае, это все и расценили.

— Ну, теперь жди скандала. Журналисты эту неслыханную выходку Карле не спустят. Вечером надо будет непременно купить свежих газет, — потирал руки Андрей Ханин.

Я согласно кивнул. По дороге в гостиницу мы накупили всех вечерних газет, с утра пораньше — утренних. О вчерашней выходке прокурора не было ни слова. Газеты по-прежнему пестрели заголовками о «главаре русской мафии», справедливый суд над которым сейчас вершится. Почти в каждой из газет красовалась на видном месте фотография — Сергей, сидя в машине, читает газету. Что криминального было в том, что Михеев читает газету, я так и не понял.

* * *

Процесс длился две недели. День ото дня все яростнее были нападки гособвинителя — прокурора, чья фамилия с французского на русский переводилась как «крючок». Сергей оставался невозмутим. Его уголовное дело, выставленное на длинном столе, едва уместилось в семидесят два тома. Не оставалось ни малейших сомнений, что каждую из страниц этого многотомного дела он помнит не просто дословно, но и всеми многочисленными нюансами. Не могу сказать, что адвокаты были здесь лишними, свою работу они выполняли, насколько мне, далекому от юриспруденции человеку, сдается — довольно профессионально. Они просто отступили на второй план. А главным адвокатом на этом процессе двадцатого века, как его потом назовут, был сам Сергей Михеев.

Наступил день оглашения вердикта. Город был завален листовками, взывающими к расправе над Михеевым. Фотографии Сергея красовались во всех витринах. Начало заседания было коротким. Присяжные удалились в совещательную комнату, так это, кажется, называется.

Было холодно и ветрено, сыпал мелкий колючий, редкий для здешних мест снежок. Андрей с Ирэн умчались в гостиницу, я кружил по окрестным улочкам, боясь уходить далеко, чтобы не пропустить главного. Окончательно продрогнув, зашел в кафе. Журналисты пробавлялись по случаю гнилой погоды глинтвейном. Я примелькался за эти две недели. Западники кивали мне приветливо, приехавшие на процесс земляки отворачивались. Видно, опасались скомпрометировать себя общением с «песенником братвы».

Зазвонил телефон. Виктор не своим голосом кричал невнятное. Коекак разобравшись, я понял, что по телевидению в Москве только что передали: Михеев осужден на восемь лет тюремного заключения. С трудом сумел его убедить, что это очередная провокация, ничего общего не имеющая с действительностью, — приговор еще не объявляли…