— Игорь Аркадьевич, ваш гость под тарелкой пять тысяч рублей оставил, а у вас счет — с гулькин нос, вы ж ничего не ели…

— Оплати счет, возьми себе чаевые, только без фанатизма, остальное отдай администратору, пусть на приход поставит.

* * *

После этого я стал избегать встреч со своими бывшими коллегами — под всякими благовидными, а иногда и не очень, предлогами. И вообще, взял себе за правило с гостями за столом больше не сидеть. Исключение сделал лишь однажды, для родной сестры. Светка давно хотела посмотреть на мои «владения», дождалась, когда из очередного рейса вернется муж-дальнобойщик, вместе они и заявились. Без предупреждения, благо я на месте оказался. Гена, огромный детина, внешностью напоминал Ивана Поддубного, сходство усиливали лихо закрученные усы, да могучий раскатистый бас. По имени я к нему обращался редко, предпочитал называть «Поддубный». Когда он смеялся, у нас дома позвякивали фужеры в серванте. Нрава он был доброго, сестру мою и детей любил.

Когда он просил у наших родителей благословения, то пообещал им, что каждое утро будет выносить Светку к завтраку на руках. Мы значения этому не придали, ну волнуется парень, брякнул сгоряча. Но Гена слово сдержал. В те редкие между дальними рейсами дни, что он бывал дома, неизменно утром появлялся на крохотной кухоньке, держа на руках Светку. Если дети к этому времени уже не спали, умудрялся взгромоздить на себя и всех троих тоже. Моих стариков это забавляло и умиляло, они взяли за правило приветствовать появление «Поддубного» на кухне с семейством на руках, аплодируя стоя. Как в цирке.

Опасливо покосившись на скрипнувший под его грузным телом стул, Гена с достоинством приял от администратора ресторана меню, стал перелистывать страницы, приговаривая, со своим шоферским юмором:

— Ну, ну, посмотрим, чем ты тут людей травишь.

На отсутствие аппетита он никогда не жаловался. Заказал столько, что тарелки на столе, даже в два этажа, едва разместились.

В тот день у меня было скверное настроение, уже и не припомню отчего, да и не важно. Гена истолковал мою угрюмость по-своему:

— Не бзди, родственник, не разорим тебя. «Бабки» имеются, причем в разной валюте, только скажи, какие хочешь.

Но тут во мне взыграло ретивое. Еще не хватало, чтобы я с родной сестры деньги брал, сам в состоянии оплатить ужин. Мой категорический отказ «Поддубный» воспринял с достоинством, понимающе кивнул. Одарил официантов невиданной щедрости чаевыми.

* * *

…Сегодня у меня день рождения. Эту дату давно не афиширую. Свой отказ праздновать объясняю так: «Какой-то неумный триста лет назад придумал отмечать процесс старения за столом, а мы все и рады стараться. Ничего хорошего в этом не вижу. В основном говорят о несуществующих добродетелях, просто какие-то поминки при живом человеке». Понимаю, что в моих рассуждениях много, мягко говоря, спорного, но упрямо стою на своем.

Вот и в этот день никого я не звал и никого не ждал. День как день. Ну, может быть, кто-то вспомнит, позвонит. Родители, сестра, это понятно. А кому еще? Разве что Славик, если не забудет, или Ольга, что маловероятно, а вернее — невероятно, она меня с рождением уже несколько лет как забывает поздравить, хотя я ей поздравления шлю с постоянством идиота…

Когда стоял под душем, отчего-то вспомнил Роберта Локампа, героя «Трех товарищей» Ремарка. Тот в день своего рождения с грустью заполнял листок с перечнем жизненных удач и поражений. Понимая, что собираюсь сделать глупость, да еще и с сентиментальным налетом, выбрался из душа, кое-как промокнул себя полотенцем и уселся перед чистым листом бумаги. Разделил его вертикальной чертой на две части. Начал в левой колонке, надолго задумываясь перед каждой строчкой, перечислять достижения: золотая школьная медаль, училище, роль в кино, звание заслуженного артиста, открытие ресторана. Больше ничего припомнить не смог. Правая сторона листа заполнялась куда более стремительно. Места на странице не хватило, переворачивать ее другой стороной не было смысла. Так же, как и Локамп в книге, скомкал бумагу, швырнул в мусорную корзину — на кой ляд я затеял эту глупую историю. Только настроение себе испортил.

Я так хотел думать, про испорченное настроение, несостоявшуюся свою жизнь. В связи с чем не позорной будет выглядеть жалость к себе, любимому и неповторимому. На самом же деле, вопреки только что составленному списку жизненных неудач и невзгод, настроение было расчудесным, я просто кожей ощущал, что ждет меня, как говорят цыганки, гадающие на улицах, «нечаянная радость». Откуда только ей взяться?

В ресторан не пошел. Решил начать день с культурного досуга — отправился в ближайший новомодный кинотеатр, где возле каждого кресла установлены столики, а сами кресла такие, что я не представляю, как, сидя в таких, можно кино смотреть — немедленно в сон клонит. Ну да ладно, зато обстановка культурная, публика солидная. Забулдыг, что на задних рядах в обычных киношках портвейн распивают, здесь не бывает — билеты стоят столько, что на эти деньги забулдыга полдня квасить будет. Расположился перед сеансом в буфете. Взял сотку коньяка, салатик. Повторил. Не салатик. О чем-то задумался, кажется, задремал. Потом встрепенулся, пошел в зал. Выяснилось, что фильм уже заканчивается. Судя по заключительным кадрам, я ничего не потерял.

День прошел обычно. Несколько раз заходил в ресторан напротив, там меня никто не знает. Убедился, что коньяк самым беспардонным образом недоливают. С чувством удовлетворения подумал, что мои бармены все же не такие наглые, как здесь. Но выяснять отношения не хотелось. Да и нечего в чужой монастырь со своим уставом лезть. Звонили родители, выслушал пожелания здоровья и удач, пообещал (нетвердо), что в ближайшие дни заскочу. Порадовал Шумский, позвонил прямо из съемочного павильона:

— Специально перерыв объявил, чтобы тебя, балбеса, поздравить, — заявил он. Потом вспоминал давний мой день рождения, еще в студенческие годы, как славно мы тогда «зажигали», и как я, он совершенно отчетливо это помнит, забыл имя девушки, с которой пришел, и называл ее «лапа». Я ничего подобного не помнил, но было приятно.

* * *

Вечерело. Вернулся к себе. Народу в зале было еще немного, но мой любимый столик оказался занят. Скромно гуляли мужчина и три девушки. С мужчиной я знаком — его зовут Михаил, с одной из сидящих с ним девушек он приходит к нам часто. Девушку, кажется, зовут Аня, она врач. Приходя, они всегда располагаются на диванчике, сидят, тесно обнявшись. Как при этом умудряются есть и пить, для меня загадка.

Михаил когда-то служил в погранвойсках, дослужился до крупного чина, потом ушел в отставку, чем занимается сейчас — не знаю. Особых тем для разговоров у нас нет, когда видимся, он в основном вспоминает виденный им в те далекие годы фильм «Граница на замке». Есть такие люди, рядом с которыми должно находиться все самое исключительное и замечательное, лучше — неповторимое. Исключительный автомобиль, неповторимая девушка, необыкновенные друзья. Аню он мне представил самым лучшим врачом Москвы, о ее красоте, сказал, говорить бессмысленно, красота Ани говорит сама за себя. Меня называет самым талантливым актером современности, а теперь — еще и лучшим ресторатором.