Воздух был темно-синий и густой, над Башней Давида горела Первая Звезда.

Ирка села на каменный выступ на тротуаре, обняла себя за плечи и принялась молчать. Илья поднял Ирку, стащил с себя свой модный пиджак, постелил его на камень, сверху еще пристроил ее кофточку, усадил обратно. Ирка была будто тряпочная, небо давило на плечи, Старый город пытался рассказать о своем, но кроме Первой Звезды его никто не слушал.

Башня Давида вертела своим минаретом из стороны в сторону, пыталась рассмотреть, кто это там у ее подножья и почему они так громко молчат.

– Вон Башня Давида, погляди, – сказал Илья и уселся рядом с Иркой. – Говорят, что, если забраться на самый ее верх, можно дотронуться до неба.

– А зачем? – спросила Ирка. – Есть другие, более легкие способы, – и она повернулась и посмотрела ему в лицо.

– Более легкие способы дотронуться до неба? – подхватил Илья, он обрадовался, что за эти пятнадцать минут, что они шли рядом по темным улицам, Ирка не разучилась говорить.

– Ну да, – кивнула она, – мы с тобой уже много раз это проделывали, – Ирка посмотрела на него совсем не грустно, а даже весело, а может, отчаянно.

Илья придвинулся ближе, обнял ее за плечи.

– А теперь давай, рассказывай, – сказал он.

Ирка прижалась к нему, как котенок.

– Да особо нечего рассказывать. Срок уже немаленький. Аборт я делать не собираюсь. Будет у тебя, Илья Батькович, теперь две жены. Как у Якова, помнишь? Лия и Рахель. Чур я – Рахель, та, которая любимая, хорошо?

Она подняла к нему лицо.

Башня Давида наклонилась еще ниже, чтобы рассмотреть влюбленных.

Первая Звезда оторвалась от неба и покатилась к Башне, зацепилась за острый полумесяц на верхушке, обняла его руками и ногами, крепко-крепко, да там и осталась, чтобы уж навсегда.

– Хорошо, – произнес Илья медленно. – А знаешь, что означает имя Рахель?

– Нет, – сказала Ирка, – но наверняка что-то хорошее, так?

– Точно, – усмехнулся он, – Рахель означает «овечка».

– Ну, значит, на том и порешим, – отозвалась Ирка и снова уткнулась ему в плечо, довольная, засопела.

– Не знаю, не знаю, – отозвался Илья, – меня в этой истории не устраивает только одно.

– Только одно? – улыбнулась Ирка. – Да ты счастливчик. И что же это одно?

– Меня не устраивает судьба Рахели.

– А чем плоха ее судьба? – удивилась Ирка. – Насколько я помню, именно Рахель была матерью Иосифа, именно она считается праматерью колен израилевых.

– Рахель умерла в родах, – ответил Илья и поцеловал ее в висок, – а ты будешь жить вечно.

– Я не хочу вечно, – закапризничала Ирка.

– Возражения не принимаются. Кто здесь главный вообще? – нахмурился Илья.

– Вот он, – сказала Ирка и снова положила руку на живот, – он главный. Я назову его Давид.

Башня Давида довольно кивнула, Звезда чуть было не скатилась с верхушки минорета, но в последний момент удержалась.

– Мы, – вздохнул Илья, – мы назовем его Давид.

И ночь заговорила вокруг: сверчки в высокой траве кинулись обсуждать последние новости, камни на мостовой начали зализывать следы вчерашних прохожих, а небо достало из карманов все остальные звезды и принялось на них дышать и натирать рукавом, короче говоря, готовиться к рассвету.

– Давай посидим еще? – попросила Ирка. – Мне совсем не хочется домой.

– Давай, – кивнул Илья, – дождемся рассвета, а потом я тебя провожу, хорошо?

– Хорошо, только что ты скажешь дома?

– Ничего не скажу, я предупредил, что вечеринка затянется до утра.

– Да я не про вечеринку, – усмехнулась Ирка.

Илья вздохнул.

– Не знаю, что скажу. Люся – она такая…

– Какая? – нахохлилась Ирка.

– Долго объяснять, – махнул он рукой, – да и не к чему. Ты пойми: ни она, ни я не готовы к этому разговору. Черт. И еще эмиграция эта. Ну как я их брошу, как?

– Ты и не бросишь. Ты будешь им друг. И все.

– Как у тебя все просто, – покачал головой Илья.

– Конечно, просто. Жизнь коротка, так зачем ее усложнять. Впрочем, есть еще один выход.

– Какой? – недоверчиво спросил Илья, и Ирка поежилась – и от его голоса, и от этой недоверчивости тоже.

– Можно пока ничего не говорить. Давай дождемся родов. Вдруг я и правда умру, как Рахель. Тогда и говорить ничего не придется. Только обещай не бросить нашего сына, ладно?

Ирка давно уже плачет, просто неслышно и без слез. Илья ничего не отвечает.

Он прижимает ее к себе крепко-крепко, и они ждут, когда придет рассвет, приведет за руку надежду, и все сразу решится само собой.

Кто встречал рассветы с любимой в обнимку – тот знает. А кто не знает, пусть поедет в Иерусалим, придет на исходе ночи к подножию Башни Давида, послушает кузнечиков, поглядит на звезды, дождется рассвета.

И будет ему надежда, и будет ему любовь. Только веру надо привезти с собой.

Без веры ничего не получится.

Глава двенадцатая

Через пару месяцев я узнала, что Ирка начала готовиться к гиюру[1].

Это было как гром среди ясного неба – Ирка и религия? Вместе они в моей голове никак не укладывались.

– Зачем тебе это надо? – недоумевала я. – Подумаешь, я тоже только по папе еврейка, кому это мешает – быть полукровкой?

– Никому не мешает, – соглашалась она, быстро прожевывая бутерброд и запивая его кофе из термоса.

Было начало израильской осени – воздух казался невесомым, птицы кричали громче и резче, пустыня теряла краски.

Мы с Иркой сидим на нашем любимом камне во дворе больницы, сегодня короткий день – пятница, обход, выписки, скорая суббота.

Камень этот с недавнего времени я про себя начала называть Философским, оттого что беседы наши с Иркой становились день ото дня задумчивей. Причин было много, но самая главная – это, конечно же, больница.

Прошел первый шок, когда пришел и не понимаешь – где находишься, на каком свете. Появились знания, ловкость ума и рук. Осталось только приобрести ловкость сердца. Научиться отстраняться от больных, не ставить каждый божий день себя на их место, не умирать с каждым, помогать, не теряя хладнокровия, обрасти коростой, без которой не выжить. Стать деревом. Огромным мудрым деревом с толстой корой, с гибкими ветками и пышной кроной, деревом, дающим тень и тепло, укрывающим от непогоды, украшающим лес.

Но пока это были только мечты, а если прибавить к больничным будням новости из телевизора и Иркины рассказы про Илюшу, про дочек его и Людмилу, то становится понятным, отчего, приходя домой, переделав домашние дела и погуляв с Данькой, я проваливалась в недолгий сон без сновидений, да