день за моим любимым столиком уже сидели Ирка и Дуду. Я обрадовалась, быстро расплатилась за кофе с булкой, прихватила с прилавка несколько плоских упаковок с душистым медом, подошла к ребятам.

– Привет! Как дела?

Дуду вскочил, притащил к столу третий стул, усадил меня рядом с ними.

Ирка была в тот день особенно красива. Она поправилась, округлилась в талии, глаза ее сияли, а бунгенвилия, та, которая кудрявилась за ее спиной, подсвечивала Иркину кожу нежно-розовым.

Я посмотрела на Дуду. Он улыбнулся мне, но на самом деле Ирке. Я подумала о том, что они, эти двое, ужасно похожи, хотя этого не может быть. То есть, конечно, за полгода в больнице Дуду с Иркой очень даже хорошо познакомились и подружились, но ведь они были такие разные – и язык, и мысли, и опыт жизни, даже места их рождения-взросления отличались друг от друга как небо и земля.

– Надо же, как вы похожи, – сама того не ожидая, выпалила я, – хотя этого и не может быть.

– Все может быть, – усмехнулся Дуду. – Видимо, наши с Ириной предки имели одни корни. Даже скорее всего.

– Сочиняешь, – засмеялась Ирка, – вечно ты что-то сочиняешь. Мой папа родом из Литвы. Знаешь такую страну? Она маленькая, но очень красивая. А мама вообще русская. Из деревни. Новгородская область, деревня Песь, слыхал?

И она засмеялась еще веселее, а мы с Дуду подумали не сговариваясь, что некоторым женщинам очень к лицу быть беременными.

– Про Литву не знаю. Про Песь не слыхал. Моя семья вот уже девять поколений живет в Иерусалиме. И все-таки, – Дуду повернулся ко мне и продолжил: – Это она только делает вид, что не верит. На самом деле – все именно так, как ты сказала. Мы похожи. Поэтому и прилепились друг к другу. Ну… – протянул он неуверенно, – по крайней мере, я-то уж точно. А мы, летчики, такие упертые, что уж если к чему-то прилепимся – не отодрать.

И он засмеялся тоже. Дуду был самый настоящий летчик. Три года в армии, элитное подразделение, боевые вылеты и награды, а сейчас, после увольнения из армии – медицинский факультет, диплом с отличием и минимум один полет в неделю.

– Я без этих полетов не выживу, – рассказывал он нам. – Мне адреналина не хватит.

– Может, ты поэтому и в реанимацию работать пошел? – спрашивали мы его. – За адреналином?

– Очень может быть, – отвечал он задумчиво, – но даже реанимация не может заменить неба.

– А неба вообще не может ничто заменить, – говорила в такие моменты Ирка, думая о своем.

Сейчас они сидели и беседовали о чем-то так увлекательно, что мне вдруг показалось, что я не в больнице, а у них в гостях – и есть дом, и сад, и много детей кругом – мал мала меньше.

– Что слышно в раю? – спросила я, откусывая первый, самый душистый и долгожданный кусок булки.

Раем мы называли реанимацию, так уж повелось.

– Да вот, случай один. Сидим, спорим, – с готовностью откликнулся Дуду, – может быть, ты нас рассудишь.

– Ага, рассказывай, – и я набросилась на булку с удвоенной силой.

– Нам пару недель назад мужика привезли, – начинает рассказывать Дуду, – пятьдесят лет. Кровоизлияние в мозг. Кома. Вопрос о заборе органов. Жена против.

– Имеет право, – пожимаю плечами я.

– После того, как стало понятно, что наступила полная смерть мозга, встал вопрос об отключении от аппаратов, – продолжает Дуду.

Я киваю.

Булка тает с обидной быстротой.

– Жена согласна, – бесстрастно сообщает Дуду, но тут его перебивает Ирка:

– Жена согласна. А любовница против, – выпаливает она и смотрит на нас с вызовом.

– Не поняла, – вытаращиваю я глаза, забывая про последний лакомый кусочек, – а при чем тут… И откуда вообще…

– А при том, – и Ирка принимается рассказывать, при этом торопится и тарахтит, как печатная машинка. – Его к нам от любовницы-то и привезли. Всем сразу стало все известно. Только она его и навещает. Жена как только узнала, где именно приключилось несчастье с ее мужем, приходить перестала, все вопросы – только по телефону. И сын, он сейчас в армии, тоже не приходит. Говорю же, только любовница. Ну еще дочка, в те дни, когда мать разрешает. Дочке четырнадцать. Она смогла простить.

Ирка останавливается, ей просто не хватает воздуха. Как однажды, еще в детстве, ей не хватило любви.

«Может, поэтому она и мечется от одного к другому?» – думаю я, но додумать интересную мысль не успеваю.

– Вот мы и спорим с Ириной, – вмешивается в Иркин рассказ Дуду, чтобы дать ей отдышаться, – кто из них двоих может решать – отключать мужика от систем жизнеобеспечения или нет.

– Но о чем тут спорить? – пожимаю я плечами. – Все очень просто. Есть законы. Есть бумаги. Есть жена законная, а есть… Даже не знаю, как правильно назвать.

– Беззаконная, – подхватывает Ирка и сникает.

Молчит. Думает. Светлеет лицом и говорит:

– Только она не беззаконная. Потому что она первая. По Библии, понимаете? Помните, что написано в Ветхом Завете?

Мы переглядываемся с Дуду. Мы не помним, если честно.

– В Ветхом Завете написано, что… – и Ирка принимается цитировать, недаром же она ходит на свои занятия: – «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их».

Дуду смотрит на Ирку и усмехается:

– Отчего же ты думаешь, что здесь про любовницу говорится?

– Оттого, – Ирка хмурит брови и продолжает упрямо, – оттого, что про жену говорится совсем в другом месте: «И создал Господь Бог из ребра, взятого у человека, жену».

– Да зачем же Адаму были нужны две женщины? – удивляюсь я. – Почему Бог сразу не сделал все правильно и достойно?

– Почему? – задумывается Ирка, но ненадолго. – А потому! Им, первым людям, предстояло целое человечество родить. А с одной женой мир заселить трудно.

И она обнимает себя за живот двумя руками и смотрит на нас, довольная, как этот летний день.

– Выходит, – спрашиваю я, – что у мужчины всегда есть выбор? Либо та, которая изначально его половина, то есть та, которую, – я искоса поглядываю на Дуду, – от него «не отодрать», либо – просто женщина из ребра? Та, которая запросто отдирается?

– Не знаю, – отвечает Ирка, – мне кажется, что очень редко, но все-таки встречается такое счастье, когда и первая и вторая женщина – совпадают.

Мы с Дуду молчим. Бугенвилия кивает. Хорошо, хоть она согласна с Иркой.

Глава пятнадцатая

Костя. Его зовут Костя.

«И Константин берет гитару» – это про него. Он берет гитару, обхватывает ее, как женщину, поет. Потом берет женщину, обхватывает