охлаждения приспособили, — влез в разговор Прорва. — При взлете летчик их прямо из кабины с помощью специального тросика сбрасывает и мотор не забивается.

— Тросики, фанерки! — раздраженно махнул рукой Зотов. — Ерунда какая-то.

— Хорошо, что предлагаешь? — устало спросил Воронцов. — Ждать, пока мороз вдарит и местный чернозем прихватит? Так не дадут нам с тобой столько времени. Командование ждет результат здесь и сейчас!

— Давайте так, — сказал экспат. — Я по возвращении в бомбардировочный полк переговорю с подполковником Шепорцовым. В принципе, он мужик неплохой, поэтому думаю, что палки в колеса вставлять не станет. Попробую уломать его и навещу старых знакомцев. А следом и вы подтянетесь. Ну а если не согласится, то я на «ильюшине» хоть со шторкой, хоть с метлой слетаю.

— Чем можем помочь? — деловито поинтересовался Воронцов. — Ты только скажи.

— Давайте прикинем, — задумался Григорий.

Глава 18

— Опять этот чертов снег! — Матюшкин с досадой посмотрел в небо, затянутое густой пеленой облаков. — То начнется, то закончится.

Дивин поднял воротник своей летной куртки. А что тут скажешь, погодка и в самом деле аховая. Набухшие серые тучи идут над землей низко-низко, да еще так плотно, будто воинский эшелон по железной дороге — не видать ни конца, ни края. Мокрый снег падает в раскисшую землю, над которой резкими порывами гуляет и нахально бьет без устали по технике и людям пронизывающий холодный ветер. Экспат нынче в полной мере прочувствовал смысл местной поговорки про хорошего хозяина и собаку. Даже Шварц сидит сиднем в их прокуренной насквозь землянке и выходит наружу только вместе с хозяином. Сделает по быстрому свои дела и назад. И то, вид у кота при этом настолько возмущенный и обиженный, что не знаешь, то ли плакать, то ли смеяться. А все из-за того, что ящик с песком в качестве туалета меховой подонок почему-то невзлюбил и демонстративно игнорировал. И когда ему требовалось по нужде, то просто садился у двери и начинал громко и скандально орать до тех пор, пока кто-нибудь из летчиков не вскакивал со своего и места и исполнял перед ним роль швейцара.

— Снова пехота в атаку пошла, — прислушался к далекой артиллерийской канонаде на западе Григорий. — Третий день атакуют.

— И все без толку, — поморщился Матюшкин. — Я вчера в штабе случайно услышал, как комполка очередной втык от командира дивизии получал. Мол, никакой поддержки наземным войскам не оказываем. А как тут ее оказать, если взлететь невозможно? Проклятая погода!

Экспат вздохнул. Да уж, сейчас бы ему снова оказаться за штурвалом верного «Когтя», которому любые капризы природы были нипочем. Но…чего уж сейчас о грустном. Сгорел имперский штурмовик, еще два года назад сгорел. И, судя по всему, до последнего винтика-болтика был изъят с места падения службой контроля времени. Или как они называются? А, не все ли равно.

— Товарищи командиры, табачком не богаты? — караульный красноармеец в длиннополой шинели вышел им навстречу из-за ближайшего капонира, уныло хлюпая сапогами по грязи.

— Держи, браток, — достал из кармана полупустую пачку Дивин.

— Вот, благодарствую! — обрадовался боец и потянулся скрюченными от холода пальцами за папиросой. — Махорка, как назло, отсырела вся, — пожаловался красноармеец.

— Ты поаккуратнее, а то разводящий заметит, получишь по первое число, — предупредил его Матюшкин, оглянувшись.

— Да что ж, я не понимаю? — оскорбился боец. — Потихоньку подымлю, в кулак.

Экспат сунул ему зажигалку и подождал, пока караульный прикурит. Косые струи дождя и снега глухо стучали по обшивке ближайшего «бостона», а неугомонный ветер все сильнее подвывал и норовил сбросить на землю маскировочную сеть.

Дошли до штаба. Не успели войти внутрь, как на крыльцо выскочил Шепорцов. Вышел из-под козырька и выстрелил вверх из ракетницы. Летчики, как по команде, задрали головы. Белая ракета, шипя и брызгаясь искрами, взмыла вверх и практически сразу утонула в туманной дымке.

— Твою мать, — громко выругался комполка и зыркнул недовольно по сторонам бешенным взглядом. — Облачность низкая, не выше пятидесяти — шестидесяти метров. Какие, к черту, полеты⁈ Совсем они там сбрендили что ли?

— Товарищ подполковник, разрешите мне? — обратился к нему Григорий. — Давайте я попробую взлететь.

— С ума сошел? — вызверился Шепорцов. — Сказал же: облачность сплошная, высота нижней кромки метров пятьдесят. В облаках наверняка видимость никакая, зато болтанка и, сто процентов, обледенение начнется. Полеты запрещаю! Не хватало мне еще, чтобы ты гробанулся. Я перед командующим из-за тебя оправдываться не желаю.

— Да я аккуратно, — просительно улыбнулся экспат. — Все равно ведь к вашему полку я временно прикомандирован. Взлечу, поднимусь повыше, глядишь, выйду за облака и прогуляюсь до линии фронта. Фрицы ведь тоже на приколе теперь на земле сидят и не летают. А я им сюрприз в виде тонны бомб.

— Совсем сдурел, Кощей? — устало вздохнул комполка. — Ты еще и с бомбами взлетать собрался? Запрещаю! Категорически! Я сейчас разговаривал с истребителями. У них попытался подняться в воздух лучший летчик.

— И что? — жадно поинтересовался Матюшкин. — Получилось?

— Хрена лысого! — взорвался подполковник. — Скапотировал прямо на взлетке. Хорошо еще, что машина не загорелась. А пилот теперь в лазарете. Побился, говорят, сильно.

— Вот напасть! — ругнулся старлей, сплюнув в вязкую грязь. — Тут впору у морячков помощи просить.

— Не понял? — удивленно посмотрел на него Шепорцов. — Это ты к чему сейчас?

— Ну как же, надо у них гидроплан позаимствовать, — ухмыльнулся Матюшкин. — Сейчас только летающей лодке под силу из этого болота нормально взлететь. Смотрите, у нас ведь тоже настоящее озеро на поле образовалось. Видел как-то на море — их еще мореманы смешно так звали…о, вспомнил, «амбарчиками»[17]!

— Шутник? — тяжело посмотрел на него комполка. — Ну-ну! — Он отвернулся и окинул аэродром задумчивым взглядом. — Дивин, что ты там насчет полета говорил?

Похоже, припекло его не на шутку, понял экспат. Видать, из штаба требуют поднять в воздух бомбардировщики и помочь наступающим наземным частям. Иначе вряд ли Шепорцов за столь короткий промежуток времени поменял бы свое решение. Да и ракеты бегал запускать самолично.

— Я постараюсь взлететь, — твердо сказал капитан. — Давайте только, один в самолете буду, чтобы стрелком и штурманом не рисковать.

— Исключено, — замахал руками Шепорцов. — Совсем сбрендил? Говорили сто раз на эту тему, забыл что ли? Летаешь только полным экипажем. Тем более, сейчас. А ну, как и, правда, за облака пробьешься, а там с «мессером» или «фокой» встретишься — сейчас ведь не ночь, они тебя враз срисуют. И что ты в одиночку против них сделаешь?

— Обратно в облака уйду, — невозмутимо пожал плечами экспат. — Делов то. Зато на взлете и посадке риска меньше. Если и разобьюсь, то в одиночку.

Комполка поморщился, словно от зубной боли.

— Давай так поступим, — решил он, наконец. — Возьмешь «пирата»[18]. Там место для штурмана не предусмотрено, но зато есть воздушный стрелок. С ним и попробуешь взлететь. Если получится, наведаешься к немецкому аэродрому. Заодно проведешь разведку и заснимешь там все. Да, зайди обязательно к начштаба, пусть он тебе покажет все изменения линии фронта за ночь — мало ли что. Сам знаешь, летчик должен знать обстановку на земле досконально. Впрочем, что это я, чай не с «горохом» вновь прибывшим разговариваю.

— Да вы не переживайте, товарищ подполковник, — постарался успокоить его экспат. — Все будет в ажуре.

«Бостон» тяжело катился по рулежной дорожке, разбрасывая из-под колес комья грязи. Дивин вовсю орудовал штурвалом, стараясь изо всех сил не дать машине скапотировать. Стрелок в своей кабине затих и не подавал голос, боясь помешать летчику. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять — малейшая ошибка и все, хана. Так что лучше всего сидеть тихонько и помалкивать.

Несколько раз Григорию хотелось остановиться, признать невозможность затеянного им полета и вернуться обратно в теплую землянку. Всего и делов — убрать газ и нажать на тормоз. Но всякий раз капитан упрямо стискивал зубы и продолжал движение. И дело было вовсе не в том, что кто-нибудь посмел бы обвинить его в трусости, вовсе нет. Скорее, экспату до боли, до зубовного скрежета хотелось доказать прежде всего самому себе, что он способен на то, что другим неподвластно. Гордыня? Возможно. Но Дивин уже достаточно давно понял, что в здешней авиации с ее хрупкими и несовершенными по имперским меркам машинами, нужно иметь недюжинную смелость, здоровую наглость и ту самую гордыню. Хотя, вот ведь парадокс, некую толику осторожности и даже разумной трусости хорошему