— Доброе утро, Эля! Хорошо, что ты, наконец, проснулась! Успела!

— К чему?

Она отставила только что закипевший чайник и радостно сообщила:

— Представляешь, Артём сбегал в пиццерию и принёс пиццу на всех!

Я глянула на соседний стол, куда указывала её воздушная рука, и моему взгляду предстали две гигантские пиццы: ароматно-помидорная вакханалия с сырной корочкой и что-то пармезанно-овощное салатного типа. Костя и Зарина с удовольствием уплетали по куску с ананасами, на пустом стуле покоилась пара пустых коробок. Желудок тоскливо влип в мою спину.

— Спасибо, я не голодна... — выдавила из себя я, сожалея, что теперь при всех не удастся влезть в холодильник за сыром и не сварить кашу, но что не сделаешь ради принципов... К примеру, можно свистнуть с дерева абрикосы...

— О, Тёмочка, — с почти утробным урчанием явилась с лестницы Милана с куском пиццы в руке. — Ты сделал моё утро! После того, как Слава три часа поиздевался над нами на йоге, у тебя ещё и хватило сил слетать в "Каррамбу"! Ты — вообще мой герой! Такая вкуснотища!

Он сдержанно улыбнулся:

— Приятного аппетита, Мила!

"И подавиться", — мысленно добавила я и тут же прикусила свой мысленный язык, наверняка краснея: "Это что же я — как собака на сене?"

Хотя, судя по тому, как скользнули по мне взглядами Артём, Милана и даже Лизочка, я была похожа скорее на сено в собаке — брак таксидермиста. Где-то так же я себя и чувствовала.

— Элина, ты вчера отравилась, что ли? — даже с ноткой участия произнесла Милана.

Артём просто посмотрел более пристально.

"Собственным бунтом, видимо", — подумала я. — "Не все протесты безопасны для протестующих, ненависть — для ненавидящих, а правда-матка способна вызвать несварение и колики..."

Я постаралась ответить как можно равнодушнее:

— По всей видимости... Завтракать не буду, только чаю хлебну. Надо заварить покрепче.

Лиза ахнула, Зарина предложила таблетку, а Артём сказал:

— Я заварил, ещё горячий. Садись, — и подвинул в мою сторону пузатый чайник.

Мы встретились с ним глазами, и вдруг мне стало по-настоящему стыдно. И я села.

Как ужасно неловко! Хотя... разве так должны себя чувствовать себя революционеры? Мои пальцы дерзко подтянули к себе пустую кружку. Но, глядя на чайник, я снова зависла, словно после сказанного всё, что делали миллиардеры, было неприлично использовать.

Артём просто налил мне заварки, а Лиза долила кипятка из чайника.

— Выздоравливай! — сказала она.

А Артём просто отвернулся. И почему мне захотелось плакать? Так себе из меня Мальчиш-Кибальчиш, и от классовой ненависти подташнивает... Милана подсела к нам за стол, продолжая славить Артёма, а он ей улыбнулся, вызывав во мне бурю эмоций и дурацких мыслей. Буржуинище, а все эти йоги готовы продаться за банку варенья и кусок пиццы!

— А молодец, Артём, правда, — сказал Костя, — были б у меня свободные деньги, я бы тоже так делал.

Судя по взгляду Зарины, свободных денег у них не водилось.

— Да, хорошо быть богатым, — сказала она.

А Лиза задумчиво произнесла:

— Августин Блаженный сказал: "Вы ослеплены золотом, сверкающим в доме богатых; вы, конечно, видите, что они имеют, но вы им не видите, чего им не достаёт". Интересно, почему у нас в России не любят богатых?

Милана возмущённо вскинула накладные ресницы:

— В смысле не любят? Я очень люблю!

В уголке губ Артёма скользнула едва заметная усмешка, мимолётный взгляд на меня, и он снова уткнулся в свой ноутбук. Из своего номера вышел с пустыми тарелками из-под пиццы "капитан" и продолжил разговор, словно слушал его под дверью:

— Просто у нас за время СССР твёрдо въелась в подкорку установка, что богатство — это позор, стыдно быть богатым. И для интеллигенции мысли о деньгах — это моветон, клеймо практически. А это началось ещё задолго до Октябрьской революции, мыслители наши: Чернышевский задавался вопросом "Что делать?", Белинский, Базаров опять же со своим нигилизмом... Будто количество денег определяет набор положительных или отрицательных качеств у человека.

Я почувствовала себя одновременно Белинским и умирающим от голода. Как-то всё несправедливо! Хлебнула горячего чаю, чтобы вой пустого желудка меня не выдал.

— О, Базаров... — с ухмылкой проговорила Зарина. — Практически в школе себя почувствовала. Он меня, кстати, дико бесил. А Достоевского я вообще не осилила. У него тоже проскальзывало, что все подряд власть предержащие и толстосумы — негодяи.

— Да нет,"Идиота" вспомните! — возмутился Костя. — И у Толстого был страшно положительный Левин, между прочим богатый.

— И ужасно скучный, — добавила Милана, поразив меня тем, что она в принципе читала "Анну Каренину", и на мгновение показалась не туповатой "Барби", но она продолжила: — Нам просто все суют свою мораль, а она должна быть у каждого своя собственная, а не общественная.

И вдруг заговорил Артём, по-прежнему глядя в экран компьютера:

— Своя собственная мораль — это как раз и есть раздутое эго, от которого те, кто практикуют йогу, и должны избавиться. Но правда в том, что у денег нет морали — это просто ресурс, разновидность энергии или жизненных потоков. Спортсмены умеют концентрироваться на силе, и получают медали; художники пропускают энергию через творчество и материализуют энергию, данную свыше; а те, у кого всё в порядке с деньгами, просто умеют работать с этим типом энергии и использовать её, как ресурс. Не более, не менее. Человека не определяет количество денег, и не меняют его.

И он посмотрел на меня так, что я замерла, пригвождённая к деревянной скамье. Надо было что-то сказать, вместо меня это сделала Лиза:

— Разве что иногда деньги показывают, кем человек уже был до того, как разбогател. Просто было не видно. А вообще главное быть не привязанным: ни к деньгам, ни к благам, ни к удовольствиям, ни к отношениям...

— Именно так. Ненависть к деньгам и богатым — такая же привязка, просто со знаком минус, — сказал Артём и встал из-за стола, захлопывая ноутбук. — Всем спасибо за беседу, встретимся на медитации.

Я открыла было рот, но дверь в его номер захлопнулась, на мгновение обнаружив шум водопада из протекающего бачка. И все быстро разошлись, словно собирались именно вокруг Артёма. Я осталась одна на "кухне для бедных" с пиццами, голодом и возмущением: это я-то привязана к деньгам?! Я?! Я?! Да как он посмел?!

Я вскочила и,