Следует отметить, что отнесение всех могильников из урочища Плакун к скандинавам отнюдь не так однозначно, как это хотелось бы норманистам. А. Пауль по этому поводу отмечает: «Основания для определения скандинавской этнической принадлежности захороненных там людей исследователи видят как в самом обычае захоронения в ладье, так и в найденных в них биконических бусинах и кувшине фризского типа. И если о том, что такой погребальный обычай не был исключительно скандинавским, но находит многочисленные параллели и у балтийских славян, уже было сказано выше, то аналогичное можно заметить и об импортных вещах. К примеру, выводы Г.Ф. Корзухиной относительно того, что фризский кувшин “попал сюда не непосредственно с Рейна, а через Скандинавию”, можно объяснить лишь недостаточной исследованностью вопроса на то время. Такие кувшины фризского или татинского типа были очень широко распространены на юге Балтики и являются частыми находками в приморских славянских торговых центрах. Производившиеся к западу от славянских земель, они вполне могли попадать в Ладогу и по морскому пути вдоль южного побережья Балтики: в частности, они встречаются в большинстве славянских поселений, бывших промежуточными пунктами этого торгового пути. Параллели в балтийско-славянских землях находит и камерное захоронение, выявленное в одном из плакунских курганов. “Захоронение было обнаружено в довольно просторном деревянном ящике, поставленном на дно большой могильной ямы”.

Сложно согласиться с однозначностью выводов В.А. Назаренко относительно того, что “особенности погребальной обрядности, представленные в курганах на Плакуне, а именно сожжение в ладьях, погребение в камере, порча и особое расположение оружия, позволяют согласиться с мнением В.И. Равдоникаса, что могильник, систематическое изучение которого было им начато, действительно принадлежал выходцам из Скандинавии”.

Камерные захоронения, конечно, не являются исключительно скандинавским погребальным обрядом. В частности, хорошо известен такой обычай и у балтийских славян, как в приморских регионах, так и вдали от возможного скандинавского влияния — к примеру, могильник Узадель на юге озера Липе в центре земель редариев, которые немецкие археологи рассматривают в связи с их главным городом Ретрой. К.А. Михайловым впоследствии высказывалось мнение о том, что особенности конструкции камерного захоронения из плакунского кургана, “двойная погребальная конструкция (гробовище в камере), когда пространство между стенками погребального сооружения и ямы заполнено камнями или бревнами”, находят ближайшие аналоги не просто в Скандинавии, а в южной ее части — южной Ютландии, на основании чего он называет его обрядом “франкско-датского пограничья”.

Однако в VIII — IX вв. этот регион был не только зоной франкско-датских контактов, но и зоной тесных ободритско-датских связей. (…) Можно указать и на сходство остальных курганов плакунского могильника со славянскими курганами, найденными, к примеру, в Ральсвике на Рюгене. Плакунские курганы, выделенные В.А. Назаренко в четвертый, не содержащий “безусловных останков захоронений” тип, могли изначально быть курганами славянского ральсвикского типа “С2” с захоронениями на вершинах. Как уже указывалось, урну с прахом, помещаемую на вершину кургана, в большинстве случаев крайне сложно установить археологически — с течением столетий сосуд неизбежно падал и остатки его у подножия холма сохранялись лишь в редких случаях. Можно отметить и то, что “погребальный инвентарь, обнаруженный при раскопках в урочище Плакун, в сравнении со скандинавскими комплексами середины — второй половины X в., может быть признан немногочисленным, маловыразительным и довольно однообразным”, в этой своей особенности в то же время выказывает сходство с также нетипично малочисленным и невыразительным для Скандинавии инвентарем ральсвикских курганов на острове Рюген. В Ральсвике, как и в Гросс-Штремкендорфе, известна и порча оружия перед помещением его в могилу»{301}. В доказательство своих рассуждений ученый приводит карту распространения кувшинов фризского типа (рис. 11). Таким образом, данные из этого погребального комплекса еще нуждаются в дальнейшем всестороннем анализе.

Рис. 11. Карта распространения кувшинов фризского типа

Поскольку никаких других захоронений, которые можно было бы даже при всем желании приписать скандинавам, в окрестностях Ладоги не обнаружилось, то даже в трактовке норманистов картина получается более чем странная. Очевидно, что в силу своей малочисленности захороненные в урочище Плакун люди не могли отражать набеги викингов, то есть выполнять ту основную в представлениях норманистов функцию, ради которой и состоялось призвание. Более чем скромные по своему погребальному инвентарю захоронения не очень соответствуют облику княжеской дружины, особенно если учесть роль Ладоги как центра международной торговли. Соответственно, нет никаких объективных оснований для отождествления захороненных в урочище Плакун людей с дружиной Рюрика, а все подобного рода заявления норманистов основываются лишь на их страстном желании, но отнюдь не на конкретных фактах. При возникновении различных европейских средневековых государств господствующий класс во многом формировался из дружин правителей, и у нас нет никаких оснований предполагать, что на Руси данный процесс протекал как-то иначе. В этом свете весьма показательно, что данные Плакунского могильника столь скудны и невыразительны, что даже ведущие отечественные норманисты не решились причислить его создателей к представителям социальных верхов древнерусского общества.

В этом отношении весьма интересны наблюдения, сделанные Н.И. Петровым над сопковидной насыпью близ урочища Плакун. Она находится несколько в стороне от данного могильника, но, несмотря на ряд «ярко выраженных индивидуальных черт», отличающих ее от «всех прочих скандинавских курганов Плакуна», норманисты отнесли и ее к этносоциально-топографическому «контексту» данного могильника, то есть объявили захоронением викинга. Пытаясь увязать археологические особенности данного памятника как с норманистскими представлениями, так и с собственной этносоциальной реконструкцией происходивших событий, этот археолог пришел к следующему выводу: «В контексте этого процесса и следует рассматривать маркированное трупоположением (890–920-е гг.!) в вершине сопковидной насыпи близ урочища Плакун как восприятие “ладожской Русью” традиции сооружения сопок. Общая направленность подобного восприятия (“ладожская Русь” ориентируется на погребальные традиции местной племенной знати, а не наоборот) связана, как мне кажется, не столько с так называемой “лидирующей” ролью местной (“словенской”) социальной верхушки, сколько с отмечавшейся выше некоей престижностью высокой погребальной насыпи»{302}. Понятно, что для норманистов сама мысль о том, что скандинавы могут воспринимать славянские обряды, кажется невероятной, в связи с чем выход видится в «некоей престижности», но факт остается фактом: окружение похороненного в сопковидной насыпи человека близ скандинавского (по уверениям археологов) могильника начинают перенимать местный похоронный обряд, а не наоборот.