Он смутился и помотал головой.

– Ну ладно, – я пожал плечами; потом добавил из коммуникабельности: – Можешь зайти, если интересно.

Ему было интересно. Он огляделся, задержал взгляд на моих аудиофильских наушниках, лежавших на кровати. Потом изучил галерею портретов на стене и спросил, что это такое.

– А это паучки, называются Maratus. Тут они увеличены раз, наверное, в тысячу. Раньше их никто не замечал – бегает какая-то мелюзга под ногами, они везде водятся, и в лесу, и даже у нас дома. А недавно один любознательный ученый стал их снимать и выкладывать в интернет – тут-то все и офигели.

– Пауки? – переспросил он недоверчиво. – Такие разукрашенные?

– А представь, что они еще и танцуют.

На эту деталь он никак не отреагировал, но фотографии разглядывал долго: флюоресцирующие павлиньи цвета их брюшек и впрямь казались неестественными, они же из фильма про инопланетян, эти маратусы с четырьмя любопытными глазенками в ряд, Мосс просто выдумывает, он ужасно странный с этими его звуками, с его непонятными словами – спайдерелло, так он их назвал. И повесил на стену, как вешают фотки родичей и всякие картины.

– Ты странный, – сказал Илай.

– Уж какой есть.

Да, но я ведь начал рассказывать про собак. В конце августа у одной из наших соседок был день рождения, и она любила праздновать его прямо в парке, куда выходил и их задний двор. У нее были две австралийские овчарки, и она выпускала их побегать в тихий час перед закатом. В свой день рождения она вместе с мужем выносила из дома раскладной стол и кресла, открывала пару бутылок вина, и уголок парка около их забора постепенно заполнялся народом. Многие собачники приходили туда ежедневно, все уже знали друг друга, и я знал всех, и день рождения знакомой точно не мог пропустить. Мы с Соней в предыдущие два года пекли для нее торт и не стали изменять традиции. Ты ведь пойдешь с нами, Илай? Там будут собаки, но они все дружелюбные, зуб даю. В худшем случае, Дара тебя защитит. Нет, сказал Илай, не пойду. Он не слез со своего дивана, чтобы взглянуть на торт, и вообще надулся до такой степени, что Дара сказала: знаете, ребята, сходите лучше вдвоем – это все-таки ваши знакомые, а собак я и так вижу каждый день. Я пока приберусь на кухне, мне правда не хочется никуда тащиться. Не надо ему потакать, сказал я шепотом, пусть привыкает. Дара только отмахнулась: у нее были свои взгляды на воспитание. Мы с Соней собрались и ушли – на часок, не больше. Было ветрено, но тепло, и трава успела подсохнуть за день, так что мы разместились на лужайке с относительным комфортом и болтали обо всем на свете с новыми и старыми знакомыми, среди которых оказался польский иммигрант – молекулярный биолог, работающий над созданием нового лекарства от рака. Мы торчали в парке до тех пор, пока сумерки не стерли очертания долины, и домой вернулись уже впотьмах. В нижней гостиной горел торшер – видимо, Дара закончила дела и ушла наверх, оставив нам путеводный маячок. Илай всё так же сидел в своих подушках. Не скучали? – спросил я весело. Он не ответил, закусив губу и глядя в сторону. Все-таки поссорились, понял я, но не стал ничего говорить, а сразу поднялся в спальню, где Дара стояла ко мне спиной и смотрела в темное окно. Я подошел, и она сказала: прости меня, Морис. Сама не знаю, как так получилось. Прости.

В литературе есть понятие всевидящего автора – когда-то это был самый популярный способ описывать перипетии сюжета: вроде бы отстраненно, от третьего лица, но в то же время не ограничиваясь лишь тем знанием, каким может обладать простой наблюдатель. Потом это сделалось немодно, любимцем публики стал рассказчик, и в особенности рассказчик ненадежный – то есть тот, кто, неосознанно или намеренно, искажает картину происходящего. Я стараюсь быть надежным, но и мне приходится воссоздавать детали этой истории, опираясь на слова других ее участников. Пожелай я ввести в этом эпизоде всевидящего автора, мне не смогли бы помочь все технические чудеса света. Даже если бы наша нижняя гостиная была нашпигована камерами слежения, вы бы увидели лишь две человеческие фигуры, сходящиеся и расходящиеся в пространстве. Вы не услышали бы их дыхания, не прочли бы мыслей. У меня нет выбора, я должен довериться сейчас другому рассказчику – которому, впрочем, незачем меня обманывать.

Когда мы с Соней ушли, она включила музыку – она часто так делала, занимаясь хозяйством, просто запускала плейлист в телефоне, ей не мешало дурацкое качество синезубого динамика на тумбочке у окна. Она напевала и пританцовывала, пока загружала посудомойку и вытирала столешницы. На душе было легко. Она закончила уборку с первыми тактами своей любимой песни: по стилю – меланхолическое танго в обрамлении джазовых аккордеонных пассажей, по содержанию – печальная сказка, исполненная задушевным альтом на языке, которого Дара не знала, но который постоянно слышала в городе, где выросла. Она подошла к дивану и шутливо протянула Илаю руку, а он принял эту руку, поднялся ей навстречу и, приобняв за спину, повел – негнущийся и напряженный, но повел – явно без выучки, на одном чутье, на ощущении музыки, услышанной им впервые. А потом она отпустила его пальцы, а он прижал свою ладонь к ее ладони, и ей стало шестнадцать.

Ах, Дара, Дара, вот уж что я понимаю как никто другой: два подростка, удивленная встреча рук, жар на щеках – ничего этого не было в Дариной жизни, а было только у Шекспира, у Дзефирелли. Как же можно корить ее за то, что она позволила этому несбывшемуся запоздало настичь себя, уступила мягким, но настойчивым прикосновениям, от которых кружилась голова? Вот что бывает, когда не целуешь женщину. Подумал ли я хоть раз, насколько ей самой нужен наш целомудренный союз? Она лишь кротко молчала, не попрекая меня даже взглядом. Нет, это ты прости, сказал я. А она повторяла: он был совсем другим – не знаю, как объяснить – взрослым? И он улыбался, представляешь? Он такой красивый, когда улыбается. Она говорила и говорила, а я думал о том, что я эгоист, а еще – что я должен увидеть это своими глазами.

Часть 3. Aqua Profonda

1

Зак приехал в воскресенье в третьем часу пополудни.