обозначить хотя бы пунктирно. Зацвели фруктовые деревья в парке, и наш дом заполнился ароматами весны. Дара гладила белье, принесенное с улицы, и восклицала: как будто духами обрызгали, ну надо же! Я гулял теперь дольше обычного, и в один из дней, проводив меня, Илай спросил Соню, можно ли ему поехать с ней навестить Бадди. Он съездил раз, другой, а потом стал делать это даже тогда, когда я был дома, но по каким-то причинам с ним не общался. Он тебе там не мешает? – подкалывал я Соню, имея в виду все эти весенние дела, к которым, как мне казалось, сам был непричастен: волнующий полумрак конюшенного хозблока, ароматная колкая солома на полу. Да нет, отвечала она, будто не замечая намека; наоборот, помогает, никакой работы не боится. По утрам Илай пил теперь кофе вместе с нами – это право он выбил себе без труда, просто сказал однажды, а можно мне тоже, Мосс, я не могу проснуться. Наконец, Соня стала вести себя на удивление деликатно, и когда Илай принялся канючить насчет кофе, не подняла его на смех и лишь наедине сообщила мне, что зашла в его комнату сменить постель, и, наверное, мне стоит об этом знать, потому что он, судя по всему, мастурбирует со страшной силой.

Из троих взрослых в этом доме я был единственным, кто заморочился по этому поводу. Разумеется, я не собирался гнуть мамину линию и читать ему нотации. Но я чувствовал себя виноватым, что недостаточно его нагружаю. Сами посудите – разве это жизнь: работа пару дней в неделю да иногда на конюшне, тогда как он должен быть занят круглые сутки, чтобы выпустить пар хоть куда-нибудь. До начала учебного года далеко, а дополнительный прием, который проводится зимой, мы уже прошляпили. Дома я, конечно, не давал ему лениться: он пылесосил, помогал в саду и готовил со мной как миленький, даже научился жарить стейки. Но всё это не могло идти ни в какое сравнение с колкой дров – заявляю это как настоящий итальянец. А печку в дом я все никак не мог купить, хоть и собирался.

Я спросил якобы ненароком, не хочет ли он пойти в тренажерку или в бассейн – мы бы с радостью оплатили ему членство. А ты сам ходишь? Я сказал, что нет, у меня кожа не любит хлорки, а вообще-то плавание – это очень полезно. Неа, отозвался он, не хочу. А велосипед? Ты же ездил раньше. Можем прокатиться вместе, тут много дорожек во все стороны. Давай, согласился он.

Шла середина сентября, когда дни еще холодные, но северный ветер приносит иногда совершенно летние плюс двадцать с хвостиком. Я всегда был мерзляком, что способствовало сохранению навязанной с детства манеры одеваться. Самым неформальным, что я носил, были рубашки поло. Их я обычно оставлял на лето, а в остальное время ходил с длинным рукавом. Илай, напяливший тонюсенькую белую футболку, выглядел на моем фоне так, будто только что встал с постели. Кремом от солнца он тоже не намазался, и мне пришлось собрать остатки своего авторитета, чтобы заставить его это сделать: в вопросах профилактики кожной онкологии я был непреклонен. Загнанный в угол ванной, Илай принялся изображать страдание, будто из тюбика ему на кожу капали расплавленным воском. Я ощутил невольный прилив жалости – я ведь понимал его как никто, но не мог допустить, чтобы он сел мне на шею, поэтому лишь сочувственно наблюдал, как он кочевряжится, брезгливо растирая крем тыльной стороной кистей и бросая на меня обиженные взгляды. «Хочешь, чтобы я мазался, купи спрей», – пробурчал он напоследок. Знаешь что, ответил я, еще одно слово в таком тоне, и я с тобой никуда не поеду – ни сегодня, ни вообще. Понял?

Больше он не перечил мне. Покорно надел Дарин шлем, подогнал застежки, и мы выкатились с заднего двора в залитый солнцем парк. Утренний туман уже растаял, но в воздухе всё еще пахло той особенной свежестью, какая бывает только в безветренные весенние дни. Мы повернули на север. Как колесо? – спросил я. Да вроде ехать можно. Купим другой, успокоил я его, если надумаешь кататься всерьез. Мне хотелось его воодушевить – в самом буквальном смысле: вдохнуть в него душу, заставить его кровь бежать быстрей. Я поднажал – дорожка была прямая, город быстро исчез за спиной, и там же, далеко позади, осталось морское побережье. Мы двигались вглубь материка, плавно набирая высоту. Я давно не садился на велосипед и быстро выдохся, но упорно продолжал крутить педали, чтобы не ударить в грязь лицом. Илай держался на полкорпуса сзади, то и дело уступая дорогу пешеходам. День был будний, и навстречу нам шли в основном мамы с колясками да редкие собачники. На развилке я свернул на гулкий дощатый мостик через ручей. Асфальтовая дорожка уступила место грунтовке, и мы принялись карабкаться в горку. Лицо у меня горело, сердце билось где-то в горле, а уж каково было мальчику с его ситибайком – об этом я мог лишь догадываться. Я обернулся – он ехал, привстав на педалях, размеренно и неспешно, тоже мне, улитка на склоне Фудзи. В конце горки я сбавил скорость, чтобы перевести дух, и он без труда меня догнал. Мы были километрах в семи от дома, вокруг – травянистые пустоши, окаймленные лесом. Солнце припекало всё сильнее, в прогнозе стояло плюс двадцать три, но это в тени, а поди найди тут тень: редкие деревца хитрят, поворачивают листики к свету ребром, чтобы не пересыхали. Когда мы уперлись в сетчатую ограду, я даже обрадовался поводу немного отдохнуть и подумать, куда нам двигаться дальше. Давай отъедем вон в ту рощицу, сказал я. Мы пересекли широкую поляну и прислонили велики к морщинистому серому стволу. Я был мокрый, как мышь: для велопоездки все же надо было одеться полегче. Напился воды из фляжки – ума хватило взять ее с собой. Илай отказался; стянул свою футболку и, подстелив ее, улегся на траву лицом вверх. Простудишься, предупредил я. Да я же сухой, смотри. Он и правда был сухой – я искоса глянул, усевшись рядом. Узкий, хлипкий, без единого волоска. Мне почудилось, будто он ищет что-то глазами; я запрокинул голову – над нами висела сквозистая игольчатая листва, и слабый ветерок раздувал ее, обнажая коричневые сосуды ветвей. Накатила приятная истома – от тепла, усталости и внезапного осознания того, что мы за городом и дом с его бытовухой