На следующее утро, когда Аксель вез меня на станцию, я чувствовала себя разбитой и обессиленной. Я надеялась, что Аксель расскажет что-нибудь о Лидии, но он молчал. В конце концов мне пришлось спросить самой.

Он ответил не сразу. В последнее время они почти не виделись. Она сняла квартиру в Стокгольме и сюда приезжала редко. Хотя, когда они были в Париже, она жила в замке и читала записки Розильды, чтобы лучше ее понять. Она всерьез думала о том, чтобы открыться детям, когда они вернутся из Парижа, но все-таки не решилась. Аксель подозревал, что в блокнотах Розильды она нашла нечто такое, что ее испугало.

– Значит, теперь она не собирается этого делать?

– Думаю, что нет.

– Зачем же тогда она появляется в замке? Ведь ее могут увидеть. Здесь же София ходит и все вынюхивает.

Аксель пожал плечами. Он не знал.

– Думаю, она и сама этого не знает.

– А как же Арильд и Розильда? Представьте, если они с ней столкнутся, совершенно случайно! Разве не пора рассказать им правду?

– Лидия сама должна решать, что ей делать, – тихо сказал Аксель.

Но он позаботится о том, чтобы София не проникла в комнаты Лидии. Это он обещал. Лидия всегда пользовалась потайным ходом и не покидала своих покоев, когда была в замке.

– А почему она не хочет, чтобы Арильд и Розильда узнали, что она жива? Для этого ей даже не обязательно с ними встречаться.

Аксель устало покачал головой. Лидия снова вообразила, что правда причинит ее детям один лишь вред. К тому же теперь у них был отец. Лидия опоздала. Арильд и Розильда в ней больше не нуждались. Она чувствовала себя лишней.

Вот письмо Арильда. Я прочла его уже дома, в своей постели. Письмо было длинным.

«Берта!

За то время, что мы в Париже, я несколько раз пытался тебе написать, но всякий раз видел, насколько убоги мои слова по сравнению с тем, что мне хотелось бы выразить. Возможно, это прозвучит самонадеянно, но мне кажется, я думаю яснее, чем говорю. Чтобы уметь точно передавать свои мысли, нужен особый талант, а у меня его нет.

Сегодня наш последний день в Париже. Воскресенье, 23 февраля. Завтра мы отправляемся домой. Несколько раньше, чем предполагалось. Причина в том, что нашего отца призвали на фронт. Мы до последнего надеялись, что переговоры о перемирии, которые велись в Лондоне с начала декабря прошлого года, будут успешными, но этого не случилось, и несколько дней назад наш отец отбыл в Адрианополь.

Сейчас ровно одиннадцать утра. Улицы по – воскресному безлюдны. Полоска солнечного света пробивается сквозь окно, у которого я сижу, падает на лист бумаги и мою руку, пишущую эти неровные строки. Я слышу, как тикают карманные часы. Так же бьется и мое сердце.

Берта! Пожалуйста, не считай себя обязанной читать все, что я напишу! Остановись, если вдруг тебе станет неприятно! И главное: забудь это письмо, если все же прочтешь его до конца!

Честно говоря, я в сомнениях. Как найти слова, чтобы передать то, что я чувствую? Смогу ли я быть откровенным до конца? И как много ты сможешь понять?

Сначала я просто хотел рассказать тебе о Париже. Но теперь собираюсь написать о своих самых сокровенных мыслях – как смогу.

Итак, завтра мы покидаем «город вечной юности» и возвращаемся в наш старый замок в стране снегов. Уезжать отсюда мне не хочется по разным причинам. Я взрослый человек и мог бы сам решить, оставаться мне здесь или нет, но я чувствую себя беспомощным, как птица со сломанными крыльями, – если говорить поэтически или, скорей, высокопарно. Все, что я могу сделать, – это вцепиться когтями в ускользающее мгновение. Ведь каждое мгновение таит в себе вечность, от которой я так далек в своей жалкой, бесполезной жизни.

Все это время я вряд ли был по-настоящему счастлив и, возможно, ни разу не испытал того, что называют блаженством, но я чувствовал, как во мне растет страстное желание радости и человеческого счастья. Оно пробудилось этим летом, во многом благодаря твоему брату Карлу, но тогда я ощутил его лишь как смутный намек. А потом оно расцвело и стало ясным, вызвав во мне сильную потребность любить и быть любимым. Я не отдавал себе отчета в том, насколько серьезными становятся мои переживания. А теперь не проходит ни дня без того, чтобы я о них не думал…

Пишу эти слова и краснею. Я слишком хорошо знаю, до чего я смешной и нелепый человек. А в таком прекрасном, полном жизни городе это еще очевидней. В Замке Роз, где мы с сестрой жили как пленники – во всяком случае, до тех пор, пока вы с Карлом не освободили нас, – меня это не так волновало. Но здесь, в Париже… Даже не представляю, что было бы, не будь с нами Карла. Когда он рядом, все легко и просто. Я сам становлюсь легкомысленней и вдруг обнаруживаю в себе такие способности, о которых раньше не подозревал. Веришь или нет, но иногда – к собственному удивлению – я даже могу пошутить. Спасибо Карлу! Ты ведь знаешь, Берта, чувство юмора – не самая сильная моя сторона.

Но острей всего я ощущаю свою нелепость рядом с отцом, которого очень люблю. Я всегда восхищался им, но никогда не был на него похож: у него есть то, чего мне, увы, так не хватает. Он сильный, жизнерадостный и открытый. Я же слаб, угрюм и замкнут. С ним я часто стесняюсь самого себя, но это вовсе не означает, что он меня стыдится. Нет, ты не должна так думать. Для этого он слишком великодушен.

Впрочем, благодаря Карлу я почти научился справляться со своей неуверенностью – даже в отношениях с отцом. И я понимаю, что перемены произошли не сами по себе. Это целиком заслуга Карла.

Иногда ему даже удается пробудить во мне «дух противоречия», особенно в том, что касается тети Софии, которая следит за каждым нашим шагом. Эта женщина может подчинить себе кого угодно, но только не Карла. Вместе мы успешно отражаем ее атаки. Это радует моего отца. У бедного брата Вольфганга, говорит он, это никогда не получалось. И знаешь, что сказал однажды Карл? Что дяде Вольфгангу повезло утонуть вместе с «Титаником», а не с тетей Софией! Я не смог удержаться от смеха. Наверное, это жестоко, но, знаешь ли, тетя порой действительно бывает невыносима. Думаю, твой брат попал в самую точку. Он, конечно, сказал это так, чтобы тетя не слышала. Но отец слышал – и тоже смеялся. Карл ему нравится, чему я очень рад.

Но шутки в сторону. Здесь есть одна девушка, ее зовут Леони. По рекомендации Софии она едет с нами в Швецию. Ей можно только посочувствовать: София вцепилась в нее, как ястреб в беззащитного голубя. Она полностью в тетиной власти.

Как ты понимаешь, это время было наполнено разными событиями. Но когда мы вернемся в замок, все пойдет по-старому. Не знаю, переживает ли Розильда это так же тяжело, как я. Но вероятно, да. Во всяком случае, расставаться с отцом ей было больно. Но у Розильды есть ее живопись. И еще то, чего нет у меня, – талант, который помогает жить.