— Неа.

— Там есть кнопка, нажмешь, когда я маму возьму на руки?

— Конечно, — он веселеет.

— Подержишь? — обращаюсь к Арине, что зримо вжалась в сиденье, и протягиваю ей портмоне. — Возьми меня за шею, так не будет простреливать. Придется пару минут потерпеть мое близкое общество, пока мы поднимемся в номер.

Она судорожно сглатывает и кивает. Вкладываю в ее холодные пальчики кошелек, девушка вздрагивает от прикосновения, перехватывает до скрипа кожи вещь, только потом обнимает меня и шумно втягивает воздух.

Вытащить девушку из салона и пронести ее сто метров — это чепуха, даже не напрягся, а вот глубоко вдыхать сорок три раза ее тонкий уникальный запах — убийство.

И мне чуть не поплохело, когда я ступаю в высокий холл отеля, но ответственность за ношу не дает расслабиться, выравнивает спину, натягивает улыбку на губы, хотя улыбаться совсем не хочется.

Но Арина должна мне довериться. И я смогу для этого заткнуть свое жадное до женского тела либидо.

Ласточка. Наши дни

Мне кажется, что Аверин не дышит. Несет меня по коридору на руках, будто я ничего не вешу, к лифту, затем минует еще один коридор, часто оборачивается, проверяя успевают ли дети.

И не дышит. Совсем.

— Мишка, не тяжело? — Давид бросает взгляд на толстый пакет, а в глубоко синих глазах светится настоящая гордость.

— Нет, — пыхтит сынулька, меняя руку.

У нас с собой вещей немного было, но малышу пришлось тащить их по двору отеля, держать, пока нам оформят номер, а затем еще вытерпеть лифт и коридор. Юла порывалась помочь брату, но он, потея и напрягаясь, отказался. Мол, девочкам нельзя тяжелое носить.

Я прячу глаза, стараясь не замечать угол тяжелого подбородка, что нависает надо мной, не изучать гладко выбритую кожу, не пересчитывать пряди черных волос, что слегка увлажнились от холодной погоды. Давиду явно тяжело сдерживаться рядом со мной, но он идет дальше и смотрит только вперед. Ни разу, за все время пути по отелю, не посмотрел мне в глаза, будто боялся, что я прочитаю в его взгляде что-то запретное. Вытянулся по струнке, как бравый солдат, сильные руки сжимают мою спину, и я знаю, что не уронит. Сам упадет, но не отпустит. Это как-то чувствуется на тонком уровне.

Почему же тогда, много лет назад, отпустил? Вытолкнул из своей жизни так унизительно, а теперь пришел о сыне спрашивать?! Жестоко ведь…

Хочется закричать ему это в лицо, но я прикусываю язык и, сдерживая сильную дрожь и колкую боль в спине, снова прячусь на большой груди.

И только сердце выдает Аверина. Глухие тревожные удары под ребрами так быстры и сильны, что я невольно переживаю за его здоровье.

Я пока не понимаю, откуда Миша взял, что Аверин его отец, сопоставил и догадался, или это что-то другое. Стараюсь не думать заранее о плохом, потому что меня больше беспокоит, что Егор не придержал язык за зубами и выдал мою настоящую личность. Теперь все слишком усложнится. И дело не в Давиде. Дело в том, что если меня найдет отец — моя жизнь резко изменится, а я не хочу публичности, не хочу, чтобы мое лицо мелькало на экране, а мои дети не могли спокойно ходить в обычную школу. Мне не нужны деньги ценой свободы и права выбора. Папа отказался от меня, а я вычеркнула его из своей памяти и не хочу туда возвращать. Уж лучше оставаться голодной, чем позволять кому-то управлять собой. Я после отца попалась на похожую удочку с гражданским мужем, который тоже вроде как помогал выбраться из передряги, но позже заявил, что я его собственность. Теперь не хочу в кабалу. И эта ситуация с Давидом, когда не могу отказаться от его помощи, угнетает до глубины души. Если бы могла ходить, если бы не спина, я бы бежала от него, не оглядываясь. Но против меня ополчился даже мой организм, и я давно не вижу просвета впереди, только мрак и боль.

— Миша, занимайте с сестрой вторую комнату, — заходя в номер, распоряжается Давид. Несет меня через гостиную в теплых тонах, с тяжелыми шторами и сверкающей люстрой по центру, и мы попадаем в ванную.

Дети что-то щебечут, но я издали не слышу их слов. Вдруг понимаю, что не смогу ни разогнуться, ни умыться сама, а ползти по полу на четвереньках перед Авериным постыжусь.

— Арина, я должен тебя раздеть, — прижимая к себе, Давид очень осторожно опускает меня на ноги. Держит под мышки, потому что я сцепляю зубы от боли, пытаюсь подняться, устоять, но все равно падаю ему на руки, и ждет ответа или разрешения.

А я могу только плакать, потому что боль в спине невыносимая — от шеи до копчика простреливает и шпигает, отнимая ноги.

Я в старом спортивном костюме, не мылась несколько дней — вчера с трудом влажным платком вытерлась — это все, на что меня хватило.

— Держись, — шепчет Аверин, не дождавшись моего ответа. — Я воду включу, чтобы прогрелась комната.

Киваю и прячу взгляд. Мне стыдно. Мне жарко от одной мысли, что нужно довериться его рукам, но я не могу попросить детей, не могу никуда уйти от этого. Он единственный, кто может сейчас помочь.

Давид отклоняется на миг, чтобы дернуть ручку горячего крана вверх. Меня простреливает снова, на секунду выбивая из груди воздух.

— Тише, — Аверин тут же подхватывает меня за талию. Я впиваюсь в его шею руками, кажется, цепляю пальцами волосы, но он терпит. — Еще рывок, Арин. Нужно снять одежду. Я не буду смотреть, клянусь, только не дергайся, будет только хуже.

И мне хватает сил только на глоток. Судорожный, взволнованный, но я даю согласие взглядом и цепкими объятиями.

Осторожно стягивает мешковатую кофту через голову, и когда я снова падаю, ловит меня, притягивает к себе, поглаживает по спине, успокаивая.

Я прячу лицо за волосами, мне до ужаса стыдно за свой вид. Наверное, я и пахну противно, но Давид смотрит в глаза и ни разу не выдает своего недовольства или неприязни.

Сначала он стягивает штаны, вместе с трусами. Я чудом, держась за него, поднимаю одну ногу, затем другую и не думаю о том, что он может меня увидеть обнаженной. Не до этого сейчас.

Пар плавно наполняет комнату, шум воды заглушает наш перестук сердец и хаотичное дыхание.

Футболка, что прилипла к грязной, потной коже, чуть длиннее бедер прикрывает пах, но Давид туда и не смотрит. Мельком бросает взгляд, но тут же уводит его в сторону и тянет вверх влажный трикотаж. Я слышу, как он со свистом выдыхает, когда я остаюсь перед ним без клочка ткани.

Не дает себе передохнуть, снова подхватывает меня на руки и плавно опускает в приятно-горячую воду.

Ванна достаточно большая, чтобы вытянуться и расслабиться. Я неловко прикрываю себя руками, но это и не нужно. Аверин отступает и, отвернувшись, проговаривает:

— Я вернусь через пять минут, чтобы проверить, как ты. Пока отдыхай, постарайся не вставать и не делать резких движений, — уходит, а я не успеваю сказать спасибо, что вертится на языке. Откидываюсь затылком на белый акрил и первые несколько минут теряюсь в пространстве. Мне так хорошо, что я едва ли не засыпаю в воде. Последние сутки постоянная боль измучила, не давала спать, а сейчас я словно родилась заново.