Она будто впервые за несколько последних месяцев увидела свое лицо. Хоть и смотрелась в зеркало несколько раз в день, а оценить свой внешний вид, все потери, смогла только теперь, после визита Черкасова. Только теперь она сообразила, что последствия косметической операции канули в лету, и, если не предпринять немедленных действий, будет поздно – процесс станет необратимым. И только теперь поняла, что, оказывается, ей на это все еще не наплевать, отчего-то ей еще хочется хорошо выглядеть, ей еще хочется кому-то нравиться.

Кому-то? Едва ли можно применить это слово. Ей не хотелось нравиться кому попало. Ей хотелось нравиться конкретному человеку. Если теперь она не нужна мужу, если он, муж, теперь уже официально именовался бывшим, то был на свете еще как минимум один человек, в чьих глазах Ирине хотелось бы видеть свое великолепное отражение. И пусть этот человек молод, пусть! Так даже еще интереснее. Завоевать сердце ровесника – невелика заслуга, хотя и это не всегда легко сделать. А вот в ее-то сорок один, да влюбить в себя двадцатипятилетнего мальчишку – вот это подвиг, это ли не станет подтверждением ее женских чар? Конечно, мальчишка никогда не сможет заменить ей семью, Сергея и Маришку. Но последняя надежда на примирение с любимыми умерла не далее, как сегодня утром. Скончалась, не приходя в сознание, даже сама возможность остаться хотя бы приходящей воскресной мамой. Настоящей семьи у нее уже никогда не будет – ее место в ней прочно заняла мерзавка Лариска, нагло присвоив себе Ириного мужа и даже дочь.

А значит, Ирине оставалось только попытаться заменить настоящее чувство суррогатом любви. Пусть так, пускай рядом будет нелюбимый, лишь бы только не было этой отвратительной пустоты вокруг! В конце концов, не обязательно любить самой. Недаром говорят: из двоих обычно любит один, второй же снисходительно позволяет себя любить. Что ж, пусть она будет такой вот второй – она позволит этому мальчишке любить себя.

Конечно, это смешно, ему всего двадцать пять, разница в возрасте – безумных шестнадцать лет! При известной доле фантазии Ирина могла бы быть его матерью. Ну и пусть, пусть! В конце концов, не собирается же она за него замуж. Зато она перестанет быть одна, она перестанет бояться вечеров и истерически ненавидеть выходные. Да, безусловно, она даст почву для злых сплетен о себе. Но и сейчас о ней говорят много гадостей. Так пусть говорят. Пускай сплетницы сами попробуют заиметь себе такого поклонника.

Пусть завидуют, пусть! Все, что угодно, пусть рядом будет, кто угодно – хоть малолетка, хоть пенсионер. Только бы не быть одной. Только бы ее отпустило это страшное когтистое чудовище под названием Одиночество.

И Ирина взяла с полочки в ванной комнате маску-скраб. Итак, приступим…

* * *

Утром девятнадцатого апреля Ларочка опоздала на целый час. Ворвалась фурией в кабинет начальницы, и «извинилась» с торжествующей улыбкой на физиономии:

– Ах, Ирина Станиславовна, простите за опоздание! Больше такого не повторится! Вы же сами знаете, каково это – приемы устраивать среди рабочей недели. Пока всех гостей выпроводишь, а они все не уходят и не уходят. И выгонять нельзя, это же родители мужа и будущий зять. Муж, конечно, пока еще гражданский, но вы же, Ирина Станиславовна, великолепно знаете, что штамп в паспорте ничего не гарантирует. Ну вот у вас, к примеру, штамп был. И что? Сильно он вас от развода защитил? Не это главное, скажу я вам, дорогая моя, – менторским тоном с неприкрытой издевкой произнесла Ларочка. – Главное – любовь! Когда она есть – никакой штамп не нужен. А с этим у нас с Сереженькой все в порядке. Вы бы порадовались за подругу, Ирина Станиславовна, а? Чего молчите-то?

Очень хотелось Ирине выдрать шикарные Ларискины лохмы прямо с корнями, выцарапать эти торжествующие маленькие глазки. И, пожалуй, вчера она не смогла бы отказать себе в этом удовольствии, набросилась бы на гадину, не задумываясь о последствиях. Но Лариска просчиталась, сегодня перед нею была не та Русакова, не вчерашняя. И пусть она выглядит точно также – это уже другой человек.

Ларочка здорово удивилась, услышав спокойно-уверенный ответ начальницы:

– Не в вашем положении просить прощения, Лариса Моисеевна. Ваши семейные проблемы меня очень мало волнуют. А опоздание на час – серьезное нарушение трудовой дисциплины. Официально предупреждаю: позволите себе опоздать еще раз хоть на пять минут – будете уволены за систематическое нарушение трудовой дисциплины. Как секретарь, подготовьте приказ с выговором Трегубович Ларисе Моисеевне за опоздание с предупреждением о тяжких последствиях повторного опоздания, в двух экземплярах. На одном из них распишитесь о том, что предупреждение вами получено. Это уже не как секретарь, а как Трегубович Лариса Моисеевна. Второй экземпляр можете засунуть себе в укромное место. Все, я вас больше не задерживаю, приступайте к выполнению своих должностных обязанностей.

Ларочка опешила. Мало того, что она не получила ожидаемой энергетической подпитки от взбешенной и униженной бывшей подруги. Оказывается, она еще и серьезно подставила саму себя. Ведь двух выговоров за опоздание формально будет достаточно для уже законного увольнения. Да что ж такое, кругом одни обломы. Сергей вчера все ее надежды в прах превратил своей бестолковой скромностью, теперь эта гадюка новым увольнением угрожает.

* * *

Мужа Паулина ненавидела. Она только и ждала возможности уйти от него. Но возможность эта никак ей не подворачивалась. Они без конца переезжали с места на место, меняя гарнизоны. Из Иркутска в Хабаровск, оттуда поехали «кормить камчатских крабов». Потом вновь была Сибирь, Урал. И практически никогда они не жили в городах. Города по большей части представали их глазам в виде вокзалов или аэропортов.

Будни же их проходили в гарнизонах. И из-за этого, как уверяла себя Паулина, она даже не имела возможности уйти от Николая. Ну как, как она без его помощи доберется до вокзала? Ладно бы одна – еще куда ни шло, можно бы рискнуть уехать на попутке или рейсовым автобусом. Но с вещами, с Вадиком… Как она дотащит все их с сыном вещи до дороги. А если и дотащит – кто даст гарантию, что ей удастся поймать попутку, что сразу удастся взять билет на первый же проходящий поезд на Москву. А если окажется, что билеты распроданы на месяц вперед, куда им с Вадиком деваться? Переть чемоданы обратно и являться побитыми собаками пред очи разгневанного их бегством Черкасова… Судьба определенно издевалась над Паулиной, за все эти годы не предоставив Паулине ни единого шанса уйти от ненавистного мужлана.

Впрочем, днем такие мысли даже не приходили в ее хорошенькую головку. Днем ее жизнь протекала вполне сносно: утром Николай уходил на службу и крайне редко появлялся раньше десяти вечера, что вполне устраивало Паулину. Днем, пока сын был в школе, она готовила кушать, стирала и убирала, не слишком задумываясь о горькой своей судьбинушке. Потом приходил Вадик, и жизнь вообще казалась ей подарком судьбы.

Мальчик рос послушным и ласковым. Николай без особого труда сумел запугать ребенка так, что не было никакой нужды заставлять его делать уроки. С самого первого класса Вадик понял, что отцовского гнева можно избежать лишь благодаря хорошему поведению и, конечно же, пятеркам в дневнике. А потому между тяжелой отцовской рукой и учебой выбрал последнее. Учиться было намного легче, чем переносить отцовский гнев. И Вадик учился почти с удовольствием. Да и проблем с науками у него не возникало: природа одарила его не только примечательной внешностью, но и хватким умом, и хорошей памятью. Да еще от отца передались такие черты характера, как скрупулезность и усидчивость.