– Да как вам сказать…

Кир задумался. «Пир» – была тревожная и мрачная картина. Жилистые, сухие, словно мертвые, короли, собравшиеся за столом, всегда казались ему большой семьей. Родственниками, дождавшимися друг друга по ту сторону тепла, света и жизни. Темные стены и своды зала, в котором они «пировали», и были покоями смерти, и недоношенный младенец, сидящий на руках одного из взрослых, казалось, выскользнул из одной темноты и, минуя наш мир, сразу попал в другую, хорошо знакомую ему тьму небытия.

Кир проводил взглядом женщину в огромных солнцезащитных очках, делавших ее похожей на фантастическую муравьиху. Она толкала перед собой детскую коляску и громко кричала в телефон: «Зачем ты мне звонишь? Не надо! Не надо мне больше звонить. Ты понял? А? Нет, ничего не слышу!»

– Вы знаете, что он несколько дней после смерти пролежал, накрытый этой картиной? – переждав крик, спросил Кир.

– Знаю. Умер в Ленинграде зимой, во время блокады. От голода. Все эти дни искали доски на гроб, – Вольдемар спешил так, словно хотел убежать от собственной тени.

Кир едва поспевал за ним. Его спутник напоминал изящную шахматную фигурку, которую зимний ветер гнал по полю невидимых квадратов.

– «…пир трупов. Пир мести. Мертвецы величаво и важно ели овощи, озаренные, подобно лучу месяца, бешенством скорби», – процитировал Кир. – Где там луч месяца, где овощи? Утроба смерти… Говорили, что Хлебников испугался, когда увидел этих королей, – холодный ветер отнес в сторону его слова.

– Так вы возьметесь? – голос Вольдемара как будто изменился, или это только показалось?

Кир задумался. Обычно у него не возникало сомнений, браться за заказ или нет. Но сейчас… Филонов с ранней юности интриговал Кира. Аскет, гений, упрямый, голодный, автор презапутанной теории аналитического искусства, учитель, у которого сложно было чему-то научиться, поводырь, за которым никто не решался пойти. Однажды, бродя по залам Русского музея, Кир задержался у «Пира королей» и, блуждая взглядом по искаженным неведомой мукой лицам, внезапно что-то почувствовал. Содержание картины словно втягивало его внутрь, ему казалось, что он нарушает невидимые границы и входит в тот сумрачный зал, в котором обитают страх, смерть, сырость и тоска.

Он тогда был молод, горяч, искал ответы на вопросы, искал истину, осознав которую, был бы готов смириться с непознаваемостью бытия, и он безошибочно уловил напряжение, возникшее между ним и работой мастера. Был ли в том происшествии некий мистический смысл или пытливый и впечатлительный юноша просто перепил в то утро кофе, оставалось загадкой, но, выйдя из зоны притяжения картины и вновь оказавшись на музейном паркете, Кир впервые понял, что порой живопись позволяет прогуляться в направлении неизвестного. Двухмерное полотно могло стать объемным коридором, манящим в иной мир, и коридор «Пира королей» поманил и напугал его одновременно. Рассматривая жилистые фигуры цвета венозной крови, Кир признался, что, несмотря на все свое любопытство, он не хотел бы оказаться на той тайной вечере смерти. Второе открытие, что познание иного мира может стать не благом, а ужасом, несколько испортило ему обедню, и он поспешил в рюмочную развеяться.

– Я подумаю, – проворчал он в спину Вольдемару.

На душе было смутно, но не воспоминание о мрачной картине растревожило Кира. Что-то зловещее мерещилось ему в облике спутника, обычно такого добродушного и делового. Глядя на своего Вольдемара, Кир подумал о безвестном заказчике «Реквиема», однажды постучавшемся в двери Моцарта. Может, это была такая порода людей – предвестников несчастья? Может, некоторые, сами того не зная, становились гонцами бед? Кир вздохнул.

Они быстрым шагом прошли Малую Никитскую, перебрались через грохочуший поток Садового кольца, миновали циклопическую высотку на Баррикадной и простились у входа в метро. Вольдемар шагнул в сторону и мгновенно исчез в толпе. Кир подождал немного, давая ему фору, и смешался с плотной людской массой, втекавшей внутрь подземки. Ему надо было на другой конец города, и эта поездка настораживала Кира не меньше, чем перспектива работать со знаменитым групповым портретом мертвецов.

Коротая время в больнице, Инга поймала себя на том, что она… забыла, как выглядел Виктор. Так, какие-то детали: родинка на виске, цвет волос, замятый воротник рубашки, – но он сам, живой, смешливый, растрепанный и вечно голодный, растворился в памяти и исчез, как дым над костром. Как-то раз он привиделся ей во сне, но очень коротко и странно. Беззвучно проник в комнату, встал у кровати, посмотрел на нее пустыми глазами и вышел в стену. Инга проснулась в слезах, напилась воды и вскоре затихла, лежа на спине и разглядывая свой любимый потолок.

Наутро ее навестила Лена, младшая сестра Виктора, некрасивая и нескладная девочка-подросток с толстыми икрами и розовым пробором в жиденьких волосах. Она присела на стул, поставила в ногах пакет с подмороженными фруктами и, не поднимая глаз, монотонно начала рассказывать, как хоронили Виктора, как все рыдали, какие цветы она купила на могилу, как позже, разогревшись водкой на поминках, собравшиеся проклинали того, кто это сделал, и что часто звучало имя Игната.

Инга слушала Лену, рассматривала ее свитер толстой вязки и лениво размышляла, что, хоть ей и можно выходить, но отчего-то совершенно не тянет на улицу. Потом она вытянулась, сложила руки на груди и закатила глаза. Ленка затихла, потом заерзала, вскочила, швырнула пакет с фруктами в угол и с ревом выбежала из палаты. Инга дождалась, пока в коридоре стихнет топот толстых ног впечатлительной девочки, и задремала.

Когда открыла глаза, на месте Лены сидел отец.

– Привет, – как ни в чем не бывало сказал он. – Как себя чувствуешь?

Инга помолчала, пытаясь сообразить, проснулась ли она или одурманенное таблетками сознание играет с ней в запрещенные игры.

– Нормально, – отозвалась она.

– Кормят хорошо?

Инга пожала плечами.

– Хорошо.

Помолчали.

– Как ты? – спросила Инга.

– Нормально, – кивнул Кир.

– Как дома?

– Все хорошо.

Кир встал со своего места и подошел к окну.

– Ты не против? – спросил он не оборачиваясь. – Что-то душно тут у тебя.

Одним резким движением он распахнул форточку и подставил лицо морозному ветру. Через пару минут, надышавшись, Кир удовлетворенно кивнул и уселся обратно на стул.

– Ну вот, хоть воздух появился, – он поправил ворот рубашки. – А то дышать нечем… Ну, что нового?

Инга смотрела на отца и не знала, что сказать.

– Вот, Виктор умер, – наконец произнесла она.

– Знаю, – Кир не изобразил ни сочувствия, ни сожаления.

Отвернувшись к окну, Инга вспомнила, как однажды, сидя на берегу озера, она расспрашивала отца о смерти. Тогда для нее за этими вопросами еще ничего не стояло, исследования небытия были сравнимы с вопросами о происхождении прыщика на носу. Но Кир был уклончив и неточен, она настойчива, и вскоре ленивая послеобеденная беседа превратилась в напряженную схватку. Инга чувствовала, что Кир что-то знает и не хочет ей говорить, а она, как настоящая маленькая женщина, во чтобы то ни стало желала получить именно то, что не шло в руки. Наконец Киру надоело препираться с упрямым ребенком.