– Пошли! – он встал с пригорка и протянул ей руку. – Сама все увидишь.

Инга встала, сделала вид, что страшно рада, хотя на самом деле струхнула. Одно дело – спорить с веселым и добродушным отцом и совсем другое – разозлить его и отправиться куда-то смотреть на смерть. Но она не хотела показать, что испугалась, и отважно направилась за Киром в сторону одноэтажных корпусов местной птицефермы.

– Ты помнишь тех цыплят, с которыми играла во дворе? – спросил отец, дойдя до края обшарпанного здания с выбитыми окнами и прохудившейся крышей.

Инга кивнула. Она предчувствовала неладное. Что-то не так было в воздухе, какой-то странный запах или звук. И это место… Вроде совсем рядом с их нахоженными тропинками, но такое зловещее и безлюдное.

Кир завел ее за угол, отпустил руку и подтолкнул вперед. Прошло всего несколько секунд, и Инга не выдержала и зажмурилась. Но и перед сомкнутыми веками плыла и пылала огромная зловонная куча оторванных куриных лапок, сваленных в углу двора. Тут же валялись куриные головы с высунутыми крошечными язычками, а над ними висело отвратительное жужжащее мушиное облако. Она вновь открыла глаза. Из-за угла вышла маленькая курочка. Осторожно переступая лапками, она приблизилась к останкам и… клюнула в мертвый глаз ближайшую к ней голову. Потом еще и еще раз. Инга повернулась к отцу, посмотрела на него умоляющим взглядом и, не говоря ни слова, побежала прочь. Тогда, на заднем дворе, она впервые поняла, что отец способен рассказывать не только добрые сказки…

Кир, сидя перед дочерью в больничной палате, тоже вспоминал о пернатых. Он смотрел на Ингу и гадал, в каком же магазине он видел роскошного стеклянного петуха огненного цвета. Как раз когда Кир проходил мимо, петух попал в лучи скупого зимнего солнца и вспыхнул всеми оттенками красного. Кир залюбовался красивой птичкой, сделанной в виде слегка подтаявшего большого леденца, и подумал, хорошо бы подарить его Насте, но купить не смог – в отделе тогда был то ли перерыв, то ли учет. А теперь он никак не мог сообразить, где же заметил стеклянного красавца: в крошечной лавке на Плющихе или в витрине магазина на Мясницкой…

В палату заглянула пожилая медсестра и расплылась в улыбке.

– Ой, Кир Александрович, здрасьте-здрасьте! Как поживаете? Как здоровьечко?

– Спасибо, Катерина Павловна, – отозвался Кир. – Не жалуюсь. Вот приехал дочку проведать.

– Ну и хорошо, дочка ваша отдыхает, на поправку идет, так что все нормально будет, – обнадежила медсестра. – Ладно, побегу я. Вы приходите еще, Кирилл Александрович, а к вам, Инга Кирилловна, я попозже зайду, нам еще в процедурный сегодня надо. Ну, все, до свидания, до встречи, – медсестра помахала ручкой на прощанье и исчезла за дверью.

– А что в процедурном? – спросил Кир.

– Ванны, массаж, физиотерапия, – отозвалась Инга.

– Ванны – это хорошо, – Кир покивал головой. – Ванны – это очень успокаивает.

Инга попыталась улыбнуться, но не смогла.

– Ну, ладно, – Кир хлопнул себя по коленям и встал. – Пойду. Я принес тебе фруктов, воды, соков всяких. Книжку про Венецию. Смотри, вот, все на тумбочке оставляю. Не забудь. Хорошо? Ну, давай, поправляйся. Я еще заеду.

Кир дотронулся пальцами до ее одеяла, улыбнулся и направился к выходу. Инга изо всех сил сжала кулаки и подумала, что если отец не обернется на пороге, все будет хорошо… или все будет хорошо, если он обернется?.. Пока она гадала, Кир спокойно вышел из палаты и плотно прикрыл за собой дверь.

Мимо него по коридору черепахами ползли две пациентки в халатах в цветочек. Они неодобрительно покосились в сторону бодрого красавца-мужчины и продолжили свою беседу.

– Не понимаю я их, – скрипела одна. – Чего хнычут-то. Вот у меня соседка – вся родня к ней таскается, гостинцев наволокли, ставить некуда, еда портится, фрукты гниют, а она все ревет и ревет, остановиться не может. Депрессия у нее, видите ли. Ко мне уже вторую неделю ни одна сволочь не суется. Семья – восемь ртов, а сижу тут одна-одинешенька. Кому скажешь – не поверят. Родная дочь мать не навещает. Если бы не соседка, черный хлеб по ночам бы грызла. А тут красота, то персик перехватишь, то яблочко. Не видят они своего счастья, Сергеевна, не видят. Найдут себе проблему, и давай с ней носиться. А разуть глаза и посмотреть, что живут, как сыры в маслах, ни ума, ни совести-то не хватает…

– Вспомнил! – вдруг воскликнул Кир, с облегчением переводя дух. – Вспомнил! На Пятницкой был тот петух! В магазине напротив метро!

Женщины вздрогнули и расступились, пропуская высокого мужчину, заспешившего по коридору в сторону лестницы.

– Ага, вот из-за таких сюда и попадают, – проворчали они. – Ненормальный, честное слово. Так орать… Прямо сердце заломило.

Когда Кир ушел, Инга встала, прошлась взад-вперед, разминая затекшие конечности, выглянула в окно. Ей почудилась в толпе прохожих фигура отца в развевающемся на ветру пальто. Она постучала пальцами по холодному стеклу…

…Все начало портиться с появлением в доме посторонней женщины. Кир тогда много работал, целыми днями пропадал в мастерской, Инга уже была школьницей и стремительно вырастала из всех своих платьев. Маргарита приходила несколько раз в неделю – убрать, постирать, приготовить. Было ли что-то между моложавой и симпатичной домработницей и Киром? Скорее всего, нет. Но Инга, подсмотрев и подслушав разговоры взрослых, ужаснулась. Она и так чувствовала, что детство закончилось, внешний мир приблизился и укрупнился, маня и пугая одновременно. Но то, что Кир, ее Кир, вдруг оказался частью этого большого и неуправляемого мира, разозлило и напугало ее. И она стала действовать.

Для начала оболгала и выставила из дома несчастную домработницу. Кир удивился прыти дочери, но виду не подал. Еще больше удивился, когда она в несколько приемов умудрилась отвадить всех женщин. Теперь даже пара страшненьких помощниц Кира и какая-то дальняя родственница по материнской линии не могли застать его ни дома, ни по телефону. Кир ничего не говорил дочери, день за днем, сначала с интересом, а потом с ужасом наблюдая, как зеленоглазый ангел превращается в зеленоглазую ведьму – злую, склочную, с прыщами и истериками.

Он знал, что рано или поздно это должно было произойти. Инга никуда не могла свернуть с маршрута «девочка-девушка-женщина». Но чувство, что их обоих вышвыривали из рая, не оставляло его. А потом Инга привела в дом своего первого ухажера, и Кир отчетливо услышал, как захлопнулись тяжелые двери комнаты, по недоразумению еще называвшейся детской.

Инга тогда специально громко стонала и вскрикивала под неумелыми поцелуями своего неумелого поклонника и чувствовала себя победительницей в войне, которая так и не была объявлена. Кир не вымолвил ни слова, и только много лет спустя Инга поняла, что после того случая он замолчал навсегда. Нет, отец разговаривал с ней, принимал участие в ее жизни, помогал, опекал, советовал, но невидимая часть волшебного механизма сломалась. Ни Кир, ни Инга так и не смогли ее починить, напротив, они только все рушили, шаг за шагом, год за годом, день за днем. До тех пор, пока все не развалилось окончательно и бесповоротно…