— Тем и был бы, отец. Боярин или инако кто, мечи в моих руках, башка на моих плечах и душа при мне. Извергай. Оставайся нето с боярыней своей постылой. Пусть она тебе кланяется, а в спину злым взглядом смотрит. Хорошо тебе, отец, в своем-то дому ненависть терпеть? Я не стану, — и кулаком по столу треснул, поднялся. — Тебе когда Савиново вертать? Ныне или погодя?

— Охолонь! Сядь. Не отпускал я тебя еще! Ишь, горячий. А с виду мертвяк мертвяком. — Андрей снова уселся за стол в большой, богатой отцовской гриднице, Глеб тоже опустился на лавку. — Сильно присушила?

Молодой боярин смолчал, но улыбка по лицу промелькнула, украсила и глаза сверкнули.

— Так-то оно так. Андрюх, может, взял бы ее на лавку-то? Иной раз опосля этого дела все и на нет сходит? — Андрей в ответ таким взглядом ожёг, что отец-то сразу понял — не послушает. — Я когда мать твою видел, весь млявый становился, аж коленки дрожали. И не прошло… Видать, на роду тебе, сын, написано одну любить. В меня. Кровь-то не водица.

Повздыхали малёхо, молчком.

— Кому я удел-то твой отдам? Славке? Так он из кабаков не вылазит, скотина. Зенки зальет бражкой и спит до полудня. А Севка здоровьем хезнул…Боюсь, заберет его лихоманка по осени. Вот дела-то какие, сынок.

Андрей заметил, что отец сдал сильно. Сивые усы поникли, веки набрякли. Когда дети-то не радуют, откуль силам взяться на старости лет? Вот то-то же…

— Себе забери. Мне не надобно.

— Не надобно ему! Гляньте, выискался тут! Швыряет добро почём зря. Дурак-дураком! — Глеб-то так ругал, по уряду. — Чьих хоть она?

— Внучка ученого мужа. Арина Дорофеева. Дед Михаил Афанасьевич Дорофеев. Князей учил, бояр. Книги пишет-продает.

— Хоть не холопка, и на том спасибо Андрюш. Ну…так-то еще не сильно худо. Но худо!! Чего лыбишься, ушлёпок?!

— Бать, да хоть чернавка. Пойми, не в том суть для меня. Худо, не худо…

— Я-то пойму, а вот люди? — Глеб вздохнул, понимая уж, что сына не перепрёт, и не извергнет никуда.

Надёжа. Глеб сию минутку и подумал, что Бог благословил его Миленой — матерью Андрея — и самим Андреем. Инако, быть ему на старости лет одиноким. Старшие сыновья бремя, не подмога. А вот Андрюха… Может, по возрасту, может по любви, но узрел поживший боярин в том перст судьбы. Решил не брать греха на душу и не отпихивать дитё родное, да любимое. А пуще всего — вину чуял перед Миленой…

Любил ее крепко, аж до свечения в глазах. Умирала — просила сына беречь, так что ж теперь? Извергать из рода? Костьми ложиться, парню жизнь ломать? И себе до горки.

— Какая она хучь? — спросил-то так, для виду, а сын удивил.

Глеб-то аж обомлел, когда лик узрел — счастливый, красивый…ежели не сказать благой.

— Золотая, — и лыбится, щенок!

— Так уж и золотая? — Глеб-то с того обомления и сам разулыбался.

— Как есть.

Ну…и давай хохотать обое.

— Ох… Вот уж не чаял, что ты, Андрей, такого любовного пылу. И ведь ходил-то харя муторная, резаная. Думал, что ты улыбаться не умеешь. Вона как скрутило. Где писать-то, дурилка?

Андрей вынул из-за пазухи грамоту церковную и отцу подал. Тот печать-то свою и поставил — придавил воск перстнем именным.

— Спасибо, отец. Век не забуду, — поклонился поясно, а потом обнял пожившего боярина, согрел теплом родным и благодарным.

— Иди, нето. Ведь не усидишь у меня теперь. Вон зенки-то сверкают, не было бы пожару, — Глеб скрыл мягкость свою за шуткой, не показал сыну, как дорого ему ласковое сыновье слово. — В Савиново сам приеду. Покажешь золотую свою… Ить что удумал — золотая. Курям на смех!

Провожал сына сам-один. Боярыня Агафья так и не вышла приветить выблядка. Глеб поглядел на удалого Андрейку, кивнул и махнул рукой крепкой на прощание. А тот гикнул свой десяток и пыль взвихрилась под копытами.

Андрей с десятком своим ехал пограничными землями: дурное место. Князь-сосед посадил в городище сынка своего непутёвого. Так тот окромя грабежей и охоты не признавал иных дел-то. С того малый отряд ехал тихо, поглядывая на дороги, посылая вперед себя дозорного.

Шумской злился на такое медленное топотание — шутка ли, отец грамоту подмахнул! Ить Андрей и не ждал… Уж думал, куда утечь с Аринкой, чтобы семью кормить. Порешил, что к князю Борису, тот Андрея знал и уважал, а стало быть, принял бы в дружину городищенскую. А тут на тебе… Не иначе чудо! С того Шумской торопился к Арише, нес добрую весть и все надеялся, что упрямица его золотая согласится венчаться. До конца уверен не был, с того пугался, и смеялся сам над собой. Ведь врагов оружных не боялся, а тут девчонку-невеличку робел.

Пока думал, да прикидывал, как переломить ее упрямство, добрались до Косого зева. Место аккурат с землями соседнего княжества. Вдалеке вроде как шум? Бой?

— Еська, сгоняй по-тихому, — молвил Андрей ближнику, а ратным иное. — Брони вздевать. Порядком идём. Сторожись!

Обученный десяток вмиг приказ исполнил — в бою-то слухать надо главного, инако голову сложить недолго.

Сокол обернулся быстро:

— Отряд, конный. Чужаки. Стяг не успели поставить*. Секут соседские, Всеволодовские.

Все замолкли, зная, решает Шумской как быть. Вроде надо помочь, а с другой стороны — не пойми за кого ратников под мечи подводить. Тут ить и дозорное войско недалече — их вотчина и работа.

— Кто кого?

— Соседские теснят.

Андрей тронул Буяна коленями.

— Мечи, стрелы. Не отставай! Своих видь! — Ну и пошли на выручку.

Внеслись на поляну уж когда чужаки сдулись. Соседские-то умелые. В лесу воевать — как пряник сожрать. Андрей приметил богато одетого мужа. Мечом махал глупо, словно мух гонял.

Шумской и двинул на помощь. Пнул соседского плечом, добавил в ухо кулачиной и мечами засвистал привычно. Куражу-то особого не было — ни те ляхов ненавистных, ни добычи. Так, пугануть маненько. Ить и не вороги, а так, мелочь озороватая, соседская. Коли не чужаки и не ринулись бы, поди. Уж соседей бы всяко признали.

Богатого мужа посекло слегка. Рукав-то на одежке кровью сочился. Андрей его и прикрыл. Смахнул пол морды с рыжего соседского — не стал бы, но тот в раж вошел, крови снюхал и попёр кабаном. Сам виноват!

Соседи поняли — не сдюжат. Мечи подняли и отошли на десятка два шагов-то.

— Мертвых бери, — Шумской главному. — И передай, еще раз полезете, пощады не будет.

Матерый соседский своим кивнул, те сторожко с коней сошли, своих собирать, да глаза тупить от стыда за такое-то. Смылись по-скорому.

Токмо отвалили, показался дозорный отряд князя Бориса. Воины серьезные, пограничные. Вел Петька Ухов. Поровнялись, поздоровкались. Шумской рассказал, что малёхо они припозднились и он сам соседских пощипал да и спровадил по-добру. Петька кивнул, мол, все урядно. Махнул своим, а напоследок зыркнул на богатого. Не признал, опасным не счёл и увел свой отряд.