Но тут старик Коновалов, умаявшись руководить, ушел домой, грузовики с кирпичом во двор больше не заезжали, и жильцы мало-помалу успокоились, разошлись по отдельным квартирам. Известная закономерность: гражданская активность жильца прямо пропорциональна кинетике общественных неприятностей. Если возможная неприятность потенциальна, то есть ее развитие заторможено и впрямую жильцу не угрожает, то он, жилец, успокаивается и выжидает. Иными словами, активность превращается в свою противоположность.

В этом, кстати, причина многих наших бед. Надо душить неприятность в зародыше, а не ждать, пока она, спеленькая, свалится тебе на голову. Именно в силу означенной закономерности парень в белой куртке, никем не замеченный, встретился в три часа с Павликом Топориным. А может, потому его не заметили, что он, хитрюга, снял куртку, остался в майке, а куртку свернул и под мышку устроил. Маскировка.

Но у парня, похоже, было другое объяснение.

– Парит, – поделился он метеорологическим наблюдением, садясь на скамейку рядом с Павликом. – Как бы грозы не было.

– А и будет, что страшного? – беспечно спросил Павлик.

– Гроза – это шум. А мне нужна тишина.

– Мертвая? – Павлик был в меру ироничен.

Но парень иронии не уловил или не захотел уловить.

– Не совсем, – ответил он. – Кое-какие звуки возможны и даже обязательны.

– Это какие же? – продолжал усмехаться Павлик.

– Плач, например. Стон. Крик о помощи. Проклятия. Мало ли…

– Ни фига себе! – воскликнул Павлик. – Вы что, садист-любитель?

– Во-первых, я не садист, – спокойно разъяснил парень. – Во-вторых, не любитель, а профессионал.

– Профессионал – в чем?

– Много будешь знать – скоро состаришься, – банально ответил парень, несколько разочаровав Павлика.

И в самом деле несомненный флер тайны, витающий над незнакомцем, гипнотическая притягательность его личности, остроумие и вольность поведения – все это сразу привлекло Павлика, заставило отменить важный теннис, а может – в дальнейшем – и кое-какие милые сердцу встречи. А тут – банальная фразочка из репертуара родного деда-профессора. Ф-фу!

Но парень быстро исправился.

– Первое правило разведчика слыхал? – спросил он. И, не дожидаясь ответа, огласил: – Не знать ничего лишнего, – голосом последнее слово выделил.

– Что считать лишним, сеньор Штирлиц? – Павлик позиций не сдавал, считал обязательным слегка покалывать собеседника – кем бы он ни был.

– Все, что не относится к заданию.

– К какому заданию? К чьему?

– К моему. А какое – сейчас поймешь. Ну-ка, пройдемся, – встал и пошел вдоль школьного забора к выходу на набережную.

Павлику ничего не оставалось делать, как идти следом.

Поверьте, он никогда бы не поступил так, если б не обыкновенное юношеское любопытство. И что ж тут постыдного – удовлетворить его? Удовлетворим – и в разные стороны, никто никому ничем не обязан… Если, конечно, помянутое задание не окажется адекватным желанию самого Павлика.

Так он счел. Поэтому пошел за парнем. И ходили они вдоль по набережной минут эдак сорок.

А о чем говорили?..

Здесь автор позволяет себе применить до поры одно из свода правил разведчика: не болтать лишнего и лучше вообще помолчать.

Сеньке Пахомову снился обещанный сон. Будто сидел он, здоровый и трезвый, на жестком стуле, мертво привинченном к движущейся ленте не то эскалатора, не то какого-то специального транспортера. Движение горизонтальное, плавное, неторопливое, поступательное. Ветерок навстречу – теплый, слабый до умеренного, приятный. Как на Москве-реке утром. А справа, слева, наверху, внизу – всюду, куда взгляд достает! – такие же транспортерные ленты с такими же стульями, а на них – люди, люди, люди… И все двигались горизонтально, плавно, медленно и поступательно – туда же, куда и Семен. В ту же неизвестную, скрытую в сизом тумане сторону.

Где-то я читал про такую катавасию, подумалось Семену, где-то в зарубежной фантастике. Может, у Лема?..

Но не вспомнил, не отыскал затерянное в вязкой памяти худпроизведение, да и лень было напрягать мозг, совсем недавно еще подверженный высокой температуре и гриппозным бациллам; просто расслабился Семен – везут, и ладно! – ехал себе, глазел по сторонам, искал знакомых.

А вот, кстати, и знакомые!

На соседней ленте, метрах в пяти от Семена, плыла вперед строгая учителка Алевтина Олеговна, аккуратно сложила на круглых коленях пухлые руки – спина прямая, взгляд целенаправлен в туманную даль.

– Алевтина Олеговна! – радостно заорал Семен, даже со стула привстал, – это ж я, Семен Пахомов!..

Но Алевтина Олеговна не услышала его, да и сам Сенька себя не услышал, как будто и не орал он вовсе, а лишь подумал о том. Хотя – голову на заклание! – в голос вопил…

Странное какое явление, решил он задумчиво. Видать, тишина во сне стала тугой и плотной, материальной тишина стала. Как вата.

А над Алевтиной Олеговной ехал на стуле тихий пенсионер Коновалов, с которым Семену доводилось, бывало, пропустить в организм пузырек-другой, но – давно, теперь-то Коновалов спиртного в рот не берет, бережет организм… А вон и профессор Топорин Андрей Андреевич стульчик себе облюбовал, знатный, обеспеченный человек, наяву на личной «Волге» раскатывает, а здесь – как все, здесь, так сказать, – на общественном транспорте… А там почему два стула рядом? Кому подобные привилегии? Никак Павлуха Топорин, профессорский внучек, супермен и джентльмен, красавец-здоровяк, юный любимец юных дам. Сенька не раз встречал его темными вечерами то с одной прекрасной дамой, то с другой, то с пятой-десятой. И тоже помалкивает, деда не замечает, и не крикнет: мол, куда едем, дед? А может, тишина не дает?..

Сенька подставил ладонь: тишина ощутимо легла на нее, потекла между пальцами, холодила. Облизнул губы: вкус у тишины был мятный, с горчинкой, колющий – как у леденцов на палочке.

А на других лентах смирно ехали другие знакомцы Семена – милые и немилые соседи по дому, содворники, если можно так выразиться. Вон – чета артистов-эстрадников из первого подъезда. Вон – братья-близнецы Мишка и Гришка, работяги с «Серпа и молота» – из двенадцатого. Вон – вся семья Подшиваловых, папа-писатель, мама-художница, дети-вундеркинды, дед – ветеран войны – из третьего. Вон – полковник из пятого подъезда, тоже с женой, она у него завклубом где-то работает. А дальше, дальше плыли в спокойствии чинном прочие жители родного Сенькиного дома, плыли, скрываясь в тумане, будто всех их подхватил и понес куда-то гигантский конвейер – то ли на склад готовой продукции, то ли на доработку – кому, значит, гайку довинтить, кому резьбу нарезать, кому шарики с роликами перемешать.

Интересное кино получается: все с семьями, все, как в стихах, с любимыми не расстаются, а он один, без Ирки! И Алевтина без своего благоверного. Почему такая несправедливость?