Рассмотрим это на простом примере. У меня есть друг 40–45 лет, он женат, у него двое детей, и он говорит мне: «Я влюбился в секретаршу». Она молодая, симпатичная, может быть, более ласковая, чем жена, с которой уже прожито столько лет, — всякое может случиться. Но ужасно, что мой друг спрашивает: «Что мне с этим делать?» «Как — „что мне делать?“ — сказал бы Данте. — Где твоя голова? Рассуди! Какова сущность этого чувства, если оно отрицает жизненную историю, а также ответственность, связь и творение? Человеку дарован разум именно для того, чтобы контролировать свои чувства, управлять ими. В сорок пять лет, будучи отцом семейства, ты не можешь говорить, что любовь „тебя влечет туда-сюда, туда-обратно“. Это бесчеловечно. Это бесчеловечно, потому что безрассудно. Любовь — это что-то совершенно иное. Конечно, жизнь полна привлекательности, конечно, я был влюблен в половину всех женщин, которых встречал, да, разумеется! Конечно, красивые женщины красивы; этот мужчина привлекательнее, а тот, кажется, еще лучше; но разве это причина рубить себе руки? Это причина для того, чтобы обрубить свои корни? Чтобы обрезать все ветви и отказаться от плодов? Чтобы остаться иссохшим, бесполезным суком, ненужным себе самому и миру? Ты вообще понимаешь, о чем говоришь?»

«Любовь, любить велящая любимым» — это обман! Современная трактовка звучала бы так: что поделаешь, я влюбился. Отдамся во власть чувства. Но даже любовь, самое сильное чувство, свойственное человеку и возвышающееся над животными инстинктами, должно быть связано с разумом, с тем, что и делает нас людьми.

Третья терцина: «Любовь вдвоем на гибель нас вела». Такая любовь неизбежно приводит к гибели. Не обязательно к смерти физической, к убийству, как случилось с Паоло и Франческой, потому что пойти по пути слепой страсти означает также убить в себе то, что делает тебя человеком, убить разум. Кроме того, такая любовь практически всегда приводит к уничтожению, ибо приносит зло: страдание, споры, расставания, брошенные дети…

А зачастую — и к физической гибели: сколько места в газетах занимают новости о преступлениях, совершенных из ревности; и с каким нездоровым любопытством средства массовой информации отслеживают подобные темы, которые на самом деле заслуживали бы исполненного сострадания взгляда, такого, как взгляд Данте. Все мы нуждаемся в таком взгляде.

Так произошло с Паоло и Франческой, которых застал муж Франчески. Он не раздумывая просто зарезал их! Эта смерть не прошла бесследно и для того, кого предали, ставшего убийцей: «В Каине будет наших дней гаситель». Каина — одно из самых глубоких мест ада, там находятся предавшие своих родных (как Каин, убивший брата); муж Франчески еще жив, но она знает, каков будет его конец: придя в ад, он займет место в центре круга, среди таких же предавших родных. Безрассудная любовь погубила их всех.

Франческа закончила свой рассказ. Говорила только она, но Данте уточняет: «Такая речь из уст у них текла», словно вновь подчеркивая роль женщины, о которой мы говорили ранее.

Данте был глубоко поражен и ранен услышанным. Молча склонив голову, он пытался понять, как такое могло случиться. Но Вергилий ждет от него ответа, и Данте поднимает голову:

Вот это слово: мечта, желание. Данте говорит: «Вергилий, ты представляешь, каково желание, приведшее их сюда?» Ведь оно по своей природе благое, доброе: Бог окружил нас привлекательностью. Мы не можем не видеть ее: Он создал нас такими! Мы не в состоянии притворяться, что ничего не происходит. Если мимо проходит красивая женщина, невозможно сказать: «Какая уродина!» Я говорю: «Она прекрасна!» Если мне встречается интересный мужчина, я не стану говорить: «Как он гадок!», я говорю: «Какой импозантный человек!» Жизнь наполнена благой привлекательностью, это справедливо, это правильно, потому что Бог создал нас такими. Поэтому Данте восклицает: «Это желание, это стремление к благу, к счастью, к совершенству привлекло их друг к другу, привело их „на этот горький путь“. Почему?»

Данте не отступается, он хочет понять; он вопрошает: «Что-то не сходится: следовать за привлекательностью, природа которой блага, чтобы она убила тебя? Что не так? В чем ошибка?» Он словно просит Франческу: «Объясни мне подробно, где, как, когда, почему, что вы сделали? Есть ли что-то определенное, что было причиной перехода от добра ко злу, из-за чего хорошее стало плохим, и то, что должно было привести к счастью, привело к смерти? Я хочу знать, есть ли этот поворотный момент. Я весь внимание».

«Когда вы встретились и по праву почувствовали тягу друг к другу, полюбили друг друга, как получилось, что это „по праву“ испытываемое чувство (я настаиваю — по праву, ибо благо привлекательно по своей природе, как и все благие вещи, которые им наделены), тот путь, что должен был привести вас к счастью, привел на распутье?» И желание стало двусмысленным, сомнительным.

Трижды мы встречаем слово disio: используя его три раза, Данте как бы прочерчивает траекторию желания, траекторию разрушения. Сначала это просто желание, и следовательно, благое, затем оно становится «сомнительным». То есть был момент, когда они могли выбирать: желание как возможность блага или как возможность зла. Но когда и как это произошло? Данте хочет понять это. Как праведное чувство уступило сомнительному желанию и даже возможности зла?

Нет в жизни ничего мучительнее, чем вспоминать об утраченном счастье, и Вергилию это хорошо известно.

Ее краткий рассказ — удивительный образец тонкого понимания психологии: изящные и точные выражения, безошибочный выбор эпитетов, где все служит тому, чтобы сказать не говоря, а только намекая.

«Одни мы были» — выбор первый: человек таится, не показывается… «Одни мы были, был беспечен каждый». Она, разумеется, утверждает, что уединялась с ним для чтения прекрасных книг; это все равно что сказать: он хороший, умный, понимающий, он хорошо относится ко мне, что может быть лучше, чем быть с ним и читать что-то вместе? Но что они читают? Подумать только, историю Ланселота. И Ланселот, все знают, это тот, с кем Гвиневра изменяет королю Артуру. Это в некотором роде худшее из предательств — предательство царствования, предательство высшего земного делания, которое Бог может доверить человеку: управлять ради всеобщего блага. И надо же, они читали именно историю Ланселота и Гриневры. Как не сказать: вот тоже выбор. Впрочем, это несколько противоречит словам Франчески о «беспечности», как если бы она говорила: «Послушай, я все могла себе представить, но чтобы все так закончилось… Я и подумать не могла»… Ну, разумеется…