Ударом сапога я распахнул первую дверь. Это был пост охраны. На меня бессмысленно вытаращился придурок в патрульной форме. Он глотал ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег, и силился что-то сказать. Я решил, что оратор из него заведомо слабый, и нажал на спуск.

Пульт и стены обильно окрасились кровью и печеными мозгами. Я даже удивился, что у копа может оказаться такое изобилие по части начинки костяного шара, именуемого в просторечии головой.

Стремительно осмотрев еще две комнаты, в которых никого не оказалось, я ринулся по лестнице на второй этаж, поскользнулся на чьих-то кишках, споткнулся о развороченный труп еще одного охранника и влетел в коридор. Действовать без шлема мне стало трудно. Здесь было полдесятка дверей, и все они оказались запертыми, а помещения, как выяснилось, – пустыми.

Зато на третьем творилось что-то веселое. Стоило мне высунуть нос из-за угла, как откуда-то из темноты полоснула длинная очередь. Что-то обожгло мне правую скулу. «Ну, привет», – сказал я себе, клубком выкатываясь на оперативный простор и от души расходуя боеприпасы. Уж не знаю, кто мог уцелеть в этой темной пыльной кишке, но через облака дымящейся штукатурки огненным глазом вновь блеснул чей-то ствол. Это было сделано зря, я сразу понял, где притаился мой многоуважаемый оппонент, тем более что я победил темноту, глядя на мир через прицел моего «нокка». Большой палец коснулся сенсора перевода огня, и пахнущая адом машинка послушно отозвалась сладким пением смертоносного квартета. Ответом был долгий, переходящий в предсмертное клокотание крик.

Тем временем на последнем, четвертом этаже что-то громыхнуло, и по лестнице на меня почти свалилась обнаженная дамочка лет тридцати, с ног до головы перемазанная кровью и дико орущая на абсолютно неизвестном мне языке. Точнее, орала она на нормальном интере, но красноречие ей, похоже, враз изменило и в вопле ее начисто потерялись все согласные. Мадам набросилась на меня с такой яростью, что я от ужаса чуть не забыл, под каким пальцем у меня находится спуск. Извилины ее отличались истинной колониальной пышностью: надеюсь, они стали прекрасным украшением стены над лестницей. К горести моей, я не успел налюбоваться их изящным рисунком – из дыма и пыли возник Детеринг, тащивший на плечах какой-то бочкообразный предмет. При ближайшем рассмотрении предмет этот оказался почтеннейшим шерифом Николасом Казаковым – к сожалению, мало напоминавшим самого себя, так как измордован он был до неузнаваемости.

– Закончили, – сообщил мне Детеринг, – назад.

Пока мы упражнялись в доме, наши подмастерья сумели тихо и квалифицированно срезать ворота, и во мраке сада нас ждал большой кар, в который мы погрузили связанного шерифа, а за воротами, в тени кустов – и наш шустрый антиграв.

Кар с шерифом на огромной скорости ушел в сторону окружного ситивэя, а мы в сопровождении второй машины нырнули в сумрак припортовых кварталов. Мы долго петляли по сырым закоулкам, в которых через тяжкий холодный туман светились вывески бесчисленных кабаков и секс-салонов на всякий вкус и любую мошну. В конце концов кар встал у невзрачного двухэтажного строения, первый этаж которого занимал бар с кричаще яркой вывеской, а на втором располагались квартиры.

Едва я вышел из машины, как двери бара распахнулись и выплеснули на тротуар троих мертвецки пьяных типов. Я оказался в метре от них и, видно, чем-то им не понравился. Один из пьянчуг подошел ко мне и попытался схватить меня за волосы. Это ему не удалось. Раньше, чем я успел занести руку для удара, вся троица была уложена на бетон лицом вниз людьми, выскочившими из второй машины. Мы же с Детерингом быстро обогнули строение, вбежали в подъезд и по удивительно аккуратной лестнице поднялись на второй этаж. Здесь уже любой шум был крайне нежелателен.

Возня с замком заняла у Детеринга несколько секунд. Обитая светлым мохнатым пластиком дверь распахнулась, и в глаза нам ударил свет.

– О, черт, – прошептал я.

Снаружи света, конечно же, не было видно, так как в окнах стоял полароидный материал. Но мы этого не ждали. Детеринг быстро обернулся, закрыл входную дверь и рванулся в глубь квартиры. Но я, видимо, был не столь тих, как хотелось.

В дальнем конце коридора раскрылась дверь, и из комнаты вышла милая девушка в длинной юбке и светлой кофточке, на ногах у нее были мягкие домашние тапочки. Признаться, я опешил. Я видел транссексуалов обоих типов, и обычно наши спецы-хирурги вместе с прочими спецами здорово делают свое дело, но лицевые кости – это порой нечто нетрансформируемое. А передо мной стояла очаровательная, я бы сказал – трогательно прелестная девуля лет двадцати, и в ней не было ничего, ну ничего мужского! Я даже усомнился – а наш ли это клиент? Детеринг, видимо, тоже был порядком удивлен. Но ствол в его руках не сдвинулся ни на миллиметр.

– Лейтенант Маркус Эйген? – спросил он.

– Да, это я… что с-случилось? Я…

Голос у нее (него?!) был мягкий, чуть грассирующий. Лейтенант, и до того не шибко румяный, побледнел как смерть… Детеринг не дал ему договорить.

– Один звук – и конец. Вперед.

– Господи… – слабо простонал он (или, дьявол его раздери, все-таки она?), – зачем я вам нужна? Позвольте мне хоть туфли…

– Они вам уже не понадобятся, – спокойно ответил Детеринг. – Повторяю: один звук – и конец.

Она пошатнулась, но все же спокойно вышла с нами. Детеринг шел спереди, я – сзади. Улица была пустынна.

– Что с твоим лицом? – спросил, не оборачиваясь, Детеринг.

– Где? – удивился я.

– На скуле.

Я коснулся рукой лица. Вся правая щека была в крови. В моей, как я понял. Скула была разворочена до кости. Боли я не чувствовал, и это было странно. Вероятно, ее следовало ожидать с минуты на минуту.

К счастью, у Детеринга была аптечка. Я, кстати, спорол такого идиота впервые в жизни – у меня ее не оказалось. Привычка к кибердоктору дала о себе знать.

– Тебя придется чуточку подклеить, – сообщил мне шеф, прилепив к скуле блокадер, – но это позже.

Через полчаса мы въехали в давешнюю усадьбу на окраине. Машины остановились возле входа в старинный, чуть мрачноватый дом. Хлопнули дверцы.

– Девушку не трогать, – распорядился Детеринг, – ею мы займемся позже.

Мы поднялись наверх. Все в той же комнате, где покойный Фишер допрашивал когда-то покойного же (хм!) Тима, сидел в кресле столичный шериф. Детеринг выгнал охрану и плотно затворил дверь.

– Ну здравствуй, Ник, – произнес он, доставая сигару.

– А, Танк, – разомкнул разбитые губы Казаков, – это таки опять ты…

– Да, Ник, это я. Ты помнишь, Ник, я говорил тебе: человек, не играй с огнем, доиграешься. Доигрался.

– А ты не меняешься, – криво усмехнулся шериф, – ха. Слышал, крутенек ты стал? А впрочем, ты всегда был… тварь. Я – да, я человек, хомо, мать твою. А ты? Ты – человек?

– Какая теперь разница? Это уже ничего не меняет. По крайней мере для тебя. Твои игры кончились. Скажи-ка, ты знал, что твой Лафрок уложил Фаржа?