Мины, оно, конечно, мины, но все равно полез, не мог не полезть в силу своего бойцовского характера.

– Почему так произошло?

Катерина Анатольевна посмотрела на него вдумчиво-недобро, наверное прикидывая, как далеко и доходчиво его послать, и…

И ответила почему-то:

– Болезнь в обоих случаях была безнадежно запущена. Их отказались оперировать.

– А вы взялись, – понял Бойцов.

– Взялась. Хоть один шанс из сотни, но шанс, и его надо использовать.

– Что, досталось потом за этот шанс?

– Да при чем здесь это, – без эмоций, ровно, как о хронической неизлечимой болезни, с которой уже смирился до самой смерти. – Дети погибли.

– Кто погиб!? – трагически-перепуганным шепотом вопрошала вошедшая неслышно Валентина.

– Никто! – подобравшись, отрезала Катерина, мысленно дав себе пинка за ненужное откровение.

Почему этот мужик так на нее действует?! Как умудряется внедряться в ее сознание, раздражая, будоража, заставляя говорить на запрещенную тему? А?!

– Ох те! Напугали! – приложила ладонь-десницу к величавой груди домработница. – Катерина Анатольевна, тридцать восемь и восемь.

«Так, – подумала Катерина. – За полчаса на шесть десятых градуса! Ночь грядет «веселая»! Ну что, дотрынделась на профтемы, врачица?!»

И, посмотрев на обеспокоенные две пары глаз, «включила» доктора:

– Так, Валя, принеси пару полотенец и в чем Соня спит. Пижама, сорочка?

– В больших футболках, – ответил Кирилл.

– Тогда штуки три футболки.

Боевым слоном Валентина ринулась исполнять задание, чуть ли не сметая все на своем пути. Дождавшись звука захлопнувшейся входной двери, хозяйка квартиры приступила к пояснениям успокаивающим деловым тоном ожидаемого протекания болезни папаше:

– Кирилл Степанович, ситуация такая: я сделала снижающие температуру уколы, и мы даем таблетки, но судя по тому, что температура не опустилась ниже тридцати восьми градусов, болезнь не отступила. Будем надеяться, ночью наступит переломный момент. Я объясню, как это происходит. Когда простуда отступает, температура резко падает, Соня станет сильно потеть, в это время ее надо вытирать насухо, переодевать и поить. К утру наступит сильная слабость, но это начнется процесс выздоровления.

Именно так: в утвердительном, а не предположительно-ожидаемом тоне. Как обычно. Работа.

– Я останусь с ней, – отсалютовал отцовской любовью Бойцов.

– Как хотите. Есть гостевая спальня, можете расположиться там, но это не обязательно, вдвоем справимся.

– Я останусь. Соне надо видеть и знать, что я рядом.

– Как хотите, – повторилась она и внезапно спросила. – Что у вас со спиной?

– В каком смысле? – сделал попытку уйти от прямого вопроса Кирилл, застигнутый врасплох.

– В том смысле, что у вас больная спина, – ровно ответила Катерина.

– Откуда информация? – придал грозность взгляду и тону мужчина.

– Але! Кирилл Степанович! – остудила его пыл Воронцова, даже ладонью просемафорила перед его лицом. – Я не конкурирующая фирма и не засланный казачок в вашем бизнесе! Я врач, хирург, надеюсь, что хороший, достаточно квалифицированный, чтобы определить по осанке и движениям болезнь позвоночника. Так что у вас со спиной?

– Наверное, вы все-таки хороший врач, – пробурчал тот, сдаваясь. – Позвоночник у меня поврежден. Давно.

Спина была пожизненным страхом и заключением Бойцова. Привычным, постоянным, ставшим ручным, с набором «инструментов» для контроля над болью – как лежать, спать, вставать, садиться, наклоняться, одеваться, сидеть, выходить из машины, – как жить, постоянно контролируя боль в обертке страха.

Несколько лет подряд, в летние каникулы, Кирилл командовал студенческим стройотрядом. И у него это прекрасно получалось – и строить, и командовать.

И получалось, и нравилось.

Летом, после четвертого курса, повез свой стройотряд на назначенный им объект. Как водилось и уже мало кого удивляло, начальники участков, прорабы да и рядовые строители нехило зарабатывали на студентах и самой стройке, воруя все, что возможно, подсовывая вместо удачно стибринного списанный, бракованный материал, в том числе и гнилые доски для строительных лесов.

Кирилл клал кирпич на третьем этаже возводившегося здания, отступил на шаг назад от кладки за бутылкой воды, стоявшей на краю деревянного настила, подальше от летевших цементных ошметков, доска под его ногой проломилась, и он полетел вниз.

Спиной.

Не успел понять, что произошло. Если бы доска разломилась с предупреждающим звуком, он, может, и сообразил бы, и успел ухватиться за поручни, ну хоть как-то попытался удержаться, предупрежденный звуком ломающейся древесины. Но наступил ногой именно в то место, где доска прогнила до трухлявости.

Летел вниз спиной и видел над собой голубое до нереальности небо, летящие следом обломки доски, деревянную труху, удаляющийся край кирпичной кладки, от которой только что отступил.

Летел, раскинув руки и ноги в стороны, осознавая, ощущая и запоминая каждый микрон времени падения, словно время растянулось, как в замедленной киносъемке.

Упал спиной на песочную кучу.

На всю оставшуюся жизнь он запечатлел в памяти пыточную видеосъемку, по долям секунд записавшую полет до песочной кучи со всеми ощущениями, подробностями, деталями.

Эту запись память прокручивала раз за разом кошмаром во сне. Кирилл просыпался в холодном поту, забывая дышать от заново пережитого ужаса, засыпал и все видел сначала.

Три месяца полной неподвижности на больничной койке. Врачи уверяли – в рубашке родился: не убился, не сломал шею, позвоночник не раздроблен, но… Но получил такой «букет» по всему позвоночнику, что ходить, вставать, двигаться вряд ли когда-нибудь сможет. Дающее хоть малую толику надежды врачебное «вряд ли» через три месяца сменилось категорическим – «не будете»!

Закованный в корсет Бойцов хрипел от бессилия, злости, перекрывавшей дыхание обиды на жизнь, просыпаясь по нескольку раз за ночь от безмерной боли и повторяющегося кошмара, воспроизводившего запись секунд падения, изменивших его жизнь.

Через три месяца его перевезли домой, к родителям, все, что могла, медицина для него сделала, оставив лежать на специальной кровати дома, навсегда!

Накануне транспортировки из больницы домой ночью к нему в палату пришел его лечащий врач. Личностью доктор был весьма колоритной, врач от бога, талантливый, смелый, внешностью и отдаленно не напоминавший причастность к столь гуманной профессии, а откровенно смахивавший на зека-убийцу. Огромный, с ручищами-кувалдами, с закатанными до локтей рукавами белого халата, открывавшими во всей красе буйную черную поросль, с лицом преступника – перебитым носом, тяжелыми надбровными дугами, с коротким ежиком волос.