Нормально. Все в порядке – у каждого своя Голгофа!

Бойцов посмотрел на сидевшую напротив за столом Катерину, внимательно слушавшую его рассказ, и внезапно совершенно отчетливо понял, что обязательно с ней переспит!

Нет, не переспит – займется любовью. Именно так – любовью!

И будет это у них жарко, горячо, необыкновенно. И обязательно искренне!

И пусть она сто раз дамочка из тех, на которых красными буквами алеет плакат: «Не влезай, убьет», потому что простота и незатейливость незамысловатого траха с ней невозможна, и вдряпаешься по полной программе, с переживаниями и чувственной заинтересованностью – это не имело никакого значения!

Самая сладкая победа, завоеванная в трудном поединке с равным противником, которого уважаешь.

И чем будет расплачиваться за эту победу – тоже не имело значения! Расплатится потом, когда придет время!

«Эта бы слезы не лила потоками, и не жалела, и никуда бы не ушла, как бы я ни посылал! А тюкнула бы по башке уткой больничной за глупость и лишний раз заставила упражнения делать, и спала бы рядом в одной кровати, какой бы убогий инвалид я ни был! И ругала, прикрикивала, спуску не давала, и всякое мое отчаяние и безнадегу гнала бы матом подальше! И рыдала бы в туалете, чтобы я не слышал, от обиды за меня и боли моей! И не сдалась бы! Ни за что! И мне бы не дала!»

Кирилл тряхнул головой, отгоняя воспоминания, накрывшие с головой, совсем уж странные мысли о ней, рядом, в самый страшный момент жизни, и, как бы это сказать? – помыслы-мечтания, красочные картинки о горячей любви.

Да с чего это вдруг его растащило?

Кто она такая, что он ей тут рассказывает о том, о чем никому никогда не говорил и себе вспоминать не разрешал?!

Наваждение какое-то!

– В таком случае, – спокойно сказало «наваждение», не подозревавшее о жарко-порочных мыслях и видениях господина Бойцова, – вам лучше спать на полу, можно возле Сони. Мягкая кровать, как я понимаю, вам запрещена.

– Правильно понимаете, – «включил» начальника тот.

Катерина заварила себе кофе покрепче, подумала и добавила немного молока в чашку, а то можно дырку в желудке проделать, если жить на одном кофе.

Устала.

Прихватив кружку, села за рабочий стол в ординаторской записать в истории болезни о только что законченной операции. Мальчик. Восемь лет. Упал с велосипеда на острый угол качелей. Разрыв брюшины и еще парочка «сюрпризов» во время проведения операции.

Да уж! Лето. С детским спортом, отдыхом, активными играми и соответствующим травматизмом.

Устала.

Ночь выдалась, как и прогнозировала доктор Воронцова, беспокойная. Они разложили диван в гостиной, и Валентина легла рядом с Соней, Кирилл Степанович Бойцов, презрев комфортность, устроился на выданном Катериной одеяле на полу возле дочери.

Кате удалось поспать часов до трех ночи, пока у ребенка не начался кризис.

Они с Валентиной обтирали девочку, переодевали, Кирилл Степанович носил дочь на руках, пока женщины перестилали постельное белье, промокшее от пота, укачивал, что-то рассказывал обессиленной болезнью девочке.

Часам к шести утра температура спала до спокойных тридцати семи градусов, и Сонечка заснула глубоким исцеляющим сном, как и успокоенный папаша.

А вот Катерине спать было уже поздно, вернее рано, все равно через час вставать на работу. Она расписала назначения: какие таблетки и когда принимать, какое питье и когда давать, передала вместе с запасными ключами от квартиры неугомонной Валентине и пораньше сбежала из дома.

Закончив описание операции, захлопнула историю болезни, откинулась на спинку кресла, отпила кофе. М-да! Простые действия и движения не помогали! Можно, конечно, еще встать, походить по кабинету, пойти детишек своих проверить в отделении с обходом.

Ну что еще? Полы, скажем, помыть вместо санитарки Федосеевны или чего позаковыристей – поругаться «за правое дело» с завотделением! Хотя нет, чего с ним ругаться, он и сам за «правое», и еще как! Ну, тогда с коллегой Малюковым на вечную тему его наплевательства к больным, тягу к взяточничеству и плохую работу.

– А нету Малюкова, – вслух пожурилась Катерина. – У него сегодня ночное.

Тогда что?

«Тогда правду, – вздохнула Катерина Анатольевна. – Сбежала. Точно!»

Она вспомнила тот взгляд Бойцова, которым он посмотрел на нее, до конца не выйдя из прошлого, из воспоминаний непростых.

Ну ладно, ладно, не вспомнила – не забывала! Несла в себе все время, пока спала недолгие часы, проснулась, занималась Соней, кожей чувствуя его близкое присутствие, ехала на работу. Только во время операции отодвинула, убрала, забыла, а из операционной уже с ним вышла.

Этот. Его. Взгляд!

Поняла, услышала, почувствовала, что он подумал! Кирилл решил, постановил и принял, как уже свершившееся, что займется с ней, Катериной Воронцовой, любовью. И ее понимание, согласие-несогласие уже не имели значения.

Мужик с такой силой воли, которую жизнь, обстоятельства, преодоления пропустили через кузнечное горнило, закалив в дамаск, в рассюсюкивания, ухаживающее расшаркивание не играет.

Она, само собой, тоже не учебная шпажка, а боевой клинок, и закалкой в том же кузнечном цеху не уступает! Но…

Но Катерина знала, честно признавалась себе, что уже шла ему навстречу, и ни черта не зависит теперь от ее осознанного противостояния, нежелания уступать, вполне оправданного возмущения из серии «фи, разве можно так прямолинейно!».

Осмысленное, осознанное – это наносное, игры в социальную мораль и потакание выкрутасам своего характера. Внутри, неосознанное, темное, пугающее, подсознательное – вот настоящее!

Как решиться на что-то запретное, тайно желаемое, неразрешенное? И уже знаешь, что сделаешь вопреки всему, и уговариваешь себя, с восторгом осознавая, что не уговоришь: «Ой, ой, это же страшно, нельзя!»

И «ой», и «нельзя», и «страшно», но уже решился и шагнул, еще до всех этих «ой», которые и произносишь больше для очистки совести, что-то из разряда правильных поступков: «Я же себя отговаривала!»

Она не отговаривала!

Знала, что произойдет. Где, когда, как – это не важно, технические детали! И понимание холодило мурашками ожидания в груди.

Потому что Бойцов странно притягивал ее, завораживал, будил что-то скрытое, будоража, расшевеливая спавшую сексуальность.

«Может, Тим приедет и остановит все это?» – с последней надеждой подумала Катерина.

– Осталось восемь дней, – прошептала она.

Тимофей вернулся из армии, когда девушка сдавала последний выпускной экзамен в школе. Катька, наверное, около часа все плакала от счастья, не выпуская его руку, за которую ухватилась двумя ладошками, и никак не могла остановиться. Следующий час ее «выгульного» времени потратили на то, чтобы ликвидировать следы радостного слезотечения. Прикладывали лед, который Тим выпросил у продавщицы ларька, пакетики с чаем, два пластмассовых стаканчика с которым купили в том же ларьке.