«А с папой ты поговорить не можешь?» — написал он.

Сын покачал головой.

— Это не то. Мама — это мама, но она была мне еще и другом, понимаешь? А папа… он ну… просто папа. Все время работает, очень рано уходит и поздно возвращается, поэтому обычно мы все делали вдвоем с мамой.

«Чем вы занимались?» — написал Дэнни.

Уилл пожал плечами.

— Всяким. Однажды ездили в Брайтон. И в Стоунхендж. Было круто. А еще она готовила потрясающие блинчики! По тайному рецепту, который достался ей от бабушки. Она его прятала в кулинарной книге. Иногда я достаю этот листок, сам не знаю — зачем. Наверное, просто проверить, на месте ли он. Когда мама умерла, мы остались вдвоем с папой, и все… даже не знаю… изменилось.

«Будто ты живешь с кем-то чужим?»

— Ага. Чужим. Он ведь ничего обо мне не знает. До сих пор думает, что мне нравится Паровозик Томас, хотя я уже в средней школе. Думает, я люблю арахисовое масло, а я его терпеть не могу. И мы никогда ничего не делаем вместе, как с мамой. Он даже почти не говорит о ней.

«Может, для него это слишком болезненно», — Дэнни хотел, но не мог вычеркнуть первое слово.

— Может, — согласился Уилл. — Или он просто хочет о ней забыть.

Дэнни с такой яростью принялся выводить буквы, что ручка громко заскребла по бумаге.

«Это неправда!» — гласила надпись. Дэнни подчеркнул ее двумя линиями.

— Откуда ты знаешь? — нахмурился Уилл.

Дэнни захотелось схватить его за плечи и все-все-все объяснить. Он не забыл Лиз, не смог бы ее забыть ни за что на свете — даже через миллион лет, даже когда мир рухнет, развалится на мелкие кусочки, которые распадутся на крошечные пылинки в самых дальних уголках космоса — и даже тогда она останется с ним; когда его поглотит пустота и неизвестность, он обрадуется бесконечному мраку, ведь она будет рядом. Но он не мог сказать ничего из этого и потому просто написал первый пришедший ему на ум довод.

«Я же панда».

Уилл улыбнулся.

— Как скажешь. — Мальчик встал и набросил на плечи рюкзак. — Пожалуй, мне пора.

«Рад был поговорить».

— Ты же ничего не сказал!

Дэнни зачеркнул слово «поговорить» и надписал «послушать».

— Так лучше, — кивнул Уилл. — Увидимся.

Он направился к выходу из парка. Светлые волосы развевались на ветру. Дэнни смотрел, как удаляется его фигурка, пока она совсем не скрылась из виду. Только после этого он снял маску и спрятал лицо в ладонях.

Тем вечером, когда Уилл ушел спать — или притворился, будто идет спать, а сам тайком играл с айпадом, — Дэнни пролистал страницы в блокноте, где делал заметки в образе панды. Между своими репликами он наспех вписал все, что сумел вспомнить из сказанного Уиллом, чтобы сохранить хоть какое-то, пусть и неидеальное, напоминание о, возможно, последнем разговоре с сыном. Резким движением Дэнни подчеркнул некоторые слова и предложения. «Ничего не знает обо мне». «Чужой». «Может, он просто хочет о ней забыть». «Даже никогда не говорит о ней». Каждая фраза по-своему причиняла ему боль, но больше всего ранило одно-единственное слово, которое он обвел несколько раз. Целиком предложение звучало так: «Мама была мне другом, но папа — он просто папа». Дэнни то и дело возвращался к слову «просто». Он не считал этот укор жестоким или несправедливым: это была правда. Он и впрямь был просто папой. Не другом. Он не знал его так, как знала Лиз. Та могла бы составить о сыне целую энциклопедию. Она знала все, начиная с размера ноги и заканчивая тем, кто, по его мнению, должен был победить — стегозавр или трицератопс, случись между ними схватка. Какая стрижка нравится ему больше всего. В каких местах его щекотать. Когда Уилл был младше, она могла назвать имена всех его плюшевых игрушек, даже если он сам их забывал (или притворялся, будто забыл). Она знала его любимое блюдо и любимый цвет, знала, чего он боится и что можно найти у него в кармане в определенный день. Знала, какую конфету он выберет, если получит целую банку, и куда потом денет фантик. Если бы Уилл отправился в путешествие во времени, она бы точно сказала, в какой эпохе его искать и в каком замке. Лиз знала, какой десерт он закажет в кафе, как разделается с воппером из «Бургер Кинга», какую фишку выберет в «Монополии» и какие улицы купит. Ну а Дэнни провел столько бесконечных часов жизни сына на стройке — не из любви к работе, а чтобы обеспечить тому лучшую жизнь, — что буквально ничего не знал. Вкалывая без конца, он в каком-то смысле лишал Уилла отца, не отдавая себе в этом отчета. Не то чтобы он мог как-то изменить ситуацию. У Дэнни не было выбора, кроме как работать сверхурочно. Он не мог просто выйти, когда надо, и остаться дома, когда нет. Надо было пахать постоянно, что он и делал. Иногда Лиз в шутку называла его трудоголиком, и это была чистая правда. Но они оба знали: дело не в жадности, а в нужде. Даже с учетом зарплаты Лиз после покупки продуктов и оплаты квартиры и счетов у них оставалось совсем мало денег. После ее смерти стало еще хуже, поэтому Дэнни работал даже больше, чем прежде.

И все же деньги были не единственной причиной. Как-то раз Дэнни пришлось работать со столяром, у которого на каникулах утонула дочка. Вот она плескалась у берега — а уже через минуту пропала: девочку утащило в море огромной волной, а когда она схлынула, было поздно. Два дня спустя тот столяр уже вернулся на стройку, и Дэнни никак не мог взять в толк почему. Он думал, человеку, пережившему такую невыразимую трагедию, будет не до работы; но, потеряв Лиз, он наконец-то понял тот поступок столяра. Когда все происходящее утрачивало смысл, когда разум превращался из верного друга в злейшего врага, иногда только работа спасала от безумия. На площадке Дэнни мог отвлечься от мыслей, поставить их на паузу и запереть в шкафчике практически на весь день. Труд позволял ему забыться, пусть и ненадолго, лишь до наступления ночи: вместе с ней возвращался мрак, с которым Дэнни боролся даже после рассвета. Сын выбрал молчание, а отец — работу. Последние четырнадцать месяцев каждый из них пытался справиться с трагедией по-своему. Во всяком случае, так считал Дэнни, хотя на самом деле не мог сказать, была ли это искренняя убежденность или просто способ упиваться жалостью к себе. Однако разговор с Уиллом дал понять: тот вовсе не справляется. Совсем. Молчание не было для него выходом — напротив: он выбрал молчание потому, что выхода не видел.

В тот момент Дэнни осознал: в их жизнях смерть Лиз оставила не одну дыру, а две. Не только в семье, но еще и между ними появилась зияющая пустота, которую Уилл заполнял молчанием, а Дэнни работой, хотя на самом деле они должны были заполнить ее друг другом. Можно сказать, Лиз соединяла их двоих как мост, и теперь, когда он рухнул, отец и сын остались жить по разные стороны расширяющейся пропасти, наблюдая друг за другом издалека. Если Дэнни быстро не придумает, как сократить расстояние между ними, то вскоре они потеряют друг друга навсегда.

Охваченный запоздалой потребностью предпринять что-нибудь, Дэнни придвинул к себе блокнот и перечитал все сказанное Уиллом в парке. Потеряв столько времени, он не готов был ждать ни секунды: он жаждал изменить хоть что-то в их отношениях к лучшему. Но, хотя все перечисленное в заметках было вполне осуществимо, ничего нельзя было сделать прямо сейчас, в десять часов вечера вторника. Не вытаскивать же Уилла из постели и не тащить среди ночи в Стоунхендж. Для внезапной поездки к побережью время тоже было неподходящее.