были посыпаны пеплом, они завывали молитвы, музыканты громко дули в трубы, акробаты кувыркались и делали сальто. В толпе, собравшейся, чтобы созерцать величие кортежа, были иностранцы и аборигены, люди вопили от восторга. Меня должно было бы шокировать столь «феодальное» зрелище, обожествление смертного, но я отреагировала прямо противоположным образом. У меня открылись глаза, и я поняла очень важную вещь. Те, кто, подобно Кваме Нкруме, Амилкару Кабралу, Сейни, возможно, Секу Туре и революционерам, подступаются к Африке и ее доколониальному прошлому с мерками современными, то есть западными, такими, как всеобщая справедливость, терпимость и равенство, не просто не понимают ее, но и причиняют ужасный вред. Африка – сложная автаркическая конструкция, которую следует воспринимать комплексно, со всеми ее уродствами и блистательными находками. Африку нужно холить и лелеять, помня, что однажды наступит эпоха колонизации и европейцы станут слепо презирать и разрушать континент. Адепты Негритюда грешили излишним идеализмом. Они желали помнить только былые красоты, которые называли вечными. Меня так ошеломило это «прозрение», что я, не обращая внимания на протесты напуганной Франсуазы, помчалась по дороге в Аккру, рискуя нашими жизнями. Километров через пятьдесят сумасшедшую гонку прервали полицейские. Двое осторожно подошли к машине, отдали честь.

– У вас в машине маленькие дети! – укоризненным тоном заметил один.

– Вы знаете, с какой скоростью ехали? – спросил другой.

– Нет, не знаю… – сказала я.

– Не меньше ста восьмидесяти миль в час! – уточнил он.

– Ваши жизни зависели от лопнувшей шины, от гвоздя на асфальте! – включился первый.

Про полицейских Ганы говорят много плохого, обвиняют их в коррумпированности, мол, они готовы на все, если их подмазать. Я не решилась проверять и заплатила огромный штраф, который остудил меня. Франсуаза «выдохнула».

Несколько дней спустя, несмотря на первый неудачный опыт, я убедила ее составить мне компанию и вместе оценить масштаб разрушений, нанесенных Африке встречей с Западом. Раньше в фортах на побережье содержались несчастные, которым предстояло отправиться в рабство: Кейп-Кост, Эльмина, Аномабу, Дикскоув, Такоради. Министерство туризма превратило этих каменных мастодонтов в четырех- и пятизвездные отели, заполнявшиеся в основном афроамериканцами. Этот коммерческий приемчик возмутил меня до невозможности, то же чувство я испытала двадцать лет спустя, узнав, что точно так же используется остров Роббен, где держали в заключении Нельсона Манделу. Шведам, японцам, американцам всех рас очень нравится делать там снимки со вспышкой.

В Эльмине из автобусов «вытряхивались» афроамериканцы, и стайки мальчишек встречали «гостей» насмешливыми криками в том самом месте, где их предки стонали и рыдали, отправляясь в рабство.

Obruni! Obruni![140]

В книге «Потеряйте свою мать: путешествие по атлантическому пути рабов» Саидия Хартман, американская писательница и ученый, сожалеет о несостоявшейся встрече с Эльминой и признается, что никогда не чувствовала себя более чужой – не только из-за происхождения, но и из-за манеры одеваться. Что правда, то правда: афроамериканцы поражали окружающих внешним видом! Я бы назвала его презабавным. Мужчины и женщины с пышными прическами истекали потом под беспощадным солнцем в виниловых одежках. Мои дети их завораживали, в ресторанах они подходили к нашему столику и восклицали:

– До чего же очаровательные! И по-французски говорят!

– А я и по-английски умею! – хвасталась Айша.

Чужаки хохотали.

Короткая передышка во чреве Дана

Каникулы закончились, иссяк поток посетительниц, и я испытала удивившее меня чувство – желание побыть наедине с собой. Я очень уставала от каждодневной необходимости разряжать обстановку в семье и делать все, чтобы избежать открытых столкновений. Дени и Сильви-Анна до смерти боялись Кваме, его присутствие приводило их в ужас. Айша бунтовала и дерзила.

«Он не мой отец. И не отчим, ты ведь ему не жена! – заявляла она не терпящим возражений тоном. – Почему он тут командует? Почему живет с нами?»

Кваме был привязан только к Лейле – увы, безответно, она начинала плакать, стоило ему подойти ближе.

В ответ на мое признание в усталости Кваме посоветовал съездить ненадолго куда-нибудь за пределы страны. Адиза прекрасно справится, за детей можно не беспокоиться, а он сам, во избежание осложнений, вернется на несколько дней к кузену Алексу.

В полном смятении я купила билет на одну из самых дешевых экскурсий национальной воздушной компании Black Star Line в Дагомею (тогда еще не Бенин). В «Сердце для смеха и слез» я рассказала, что родители никогда не объясняли мне, откуда произошли африканские династии. Я кое-что узнала из романов Луи Беханзина, посвященных истории его семьи, и из многочисленных культурных программ Ганы, хотя настоящее и будущее всегда заботили меня больше прошлого. Наверное, это признание кажется парадоксальным из уст адептки Негритюда, но так оно и было. Что станется с нашими обществами, по-прежнему угнетенными и маргинально отсталыми? Какое место они займут в новом строящемся мире, не участвуя в его создании? Неужели им суждено оставаться «подчиненными»? Я тогда не могла знать, что однажды стану первым председателем Комитета памяти рабства, его создадут, чтобы обеспечить реализацию «закона памяти» – закона Тобира́ (по имени Кристиана Тобира-Деланно́на, депутата-социалиста Национального собрания Франции от Французской Гвианы), по которому в 2001 году рабство и работорговлю объявили преступлением против человечности.

Я мало что знала о Дагомее, поэтому купила в аэропорту Аккры небольшую книжку, посвященную народу Фон, крупнейшей этнической группе страны.

На рассвете я поднялась на борт самолета, заполненного афроамериканцами. Как ни странно, я не слишком скучала по детям и даже наслаждалась непривычным отсутствием обязанностей. Заняться самокопанием не удалось – через несколько минут после взлета сидевшая слева молодая женщина решила со мной познакомиться: «Сестра, я – Эми Эванс. Я скульптор».

Потом она с гордостью добавила, что ее предки происходят из Уиды, города на южном побережье Дагомеи.

– Как вы можете быть в этом уверены? – удивилась я.

Она рассказала о новой моде среди афроамериканцев: за несколько сотен долларов ассоциация маститых историков может составить юридически заверенное генеалогическое дерево любого человека. Я спросила себя, как сильно изменилась бы моя жизнь, будь у меня возможность через Буколонов и Кидалей, родственников по отцу и по матери, выяснить точное место происхождения моих предков. Соседка справа не дала мне времени найти ответ на этот вопрос.

«Сестра, я Майя Гловер».

По словам Майи и Эми, на генеалогические фокусы бессовестных историков покупались не только наивные люди, мои новые знакомые горячо об этом спорили, но к согласию не пришли. Несмотря на расхождение во мнениях, самолет мы покидали лучшими подругами и в автобусе, который вез нас в отель в Котону, сидели рядом. Едва успев освежиться, мы снова погрузились в автобус и