Эркенвальд подождал, пока король усядется за стоящий на возвышении стол, а потом молился громко и долго, заклиная своего Бога благословить еду, которая остывала, а потом благодаря его за мир, который теперь наверняка ожидает Уэссекс.

Но его Бог не слушал.

С того пира и начались все беды. Полагаю, мы наскучили богам; они посмотрели вниз, увидели счастливого Альфреда и по своему обыкновению решили, что пора бросить игральные кости.

Мы находились в огромном римском дворце, здании из кирпича и мрамора, залатанного сакскими плетнями и тростником. В зале имелся помост, на котором обычно стоял трон, но теперь длинный помост был завешан зеленой льняной тканью, а Альфред сидел в центре стоящего на возвышении длинного стола, между своей женой Эльсвит и своей дочерью Этельфлэд. Кроме служанок, они были единственными женщинами, присутствовавшими на пиру. Этельред сидел рядом с Этельфлэд, а Эдуард — рядом с матерью. Другие шесть мест за тем столом занимали епископ Эркенвальд, епископ Ассер и самые важные посланники из чужеземных стран.

Рядом с помостом арфист распевал длинный гимн, славя Бога короля Альфреда.

Внизу, между колоннами зала, было еще четыре стола, за которыми ели гости. Гости эти представляли собой пеструю смесь церковников и воинов. Я сидел между Финаном и Стеапой в самом темном углу зала и, признаюсь, был в дурном расположении духа.

Мне казалось несомненным, что Хэстен одурачил Альфреда. Король был одним из самых мудрых людей, которых я когда-либо знал, однако он питал слабость к своему Богу, и ему в голову не приходило, что за очевидной уступкой Хэстена может стоять политический расчет. Альфреду просто казалось, что его Бог совершил чудо. Он знал, конечно, от своего зятя и от своих шпионов, что Хэстен нацелился на трон Восточной Англии, но это не беспокоило Альфреда, потому что он уже признал, что те земли отданы датчанам. Он мечтал вернуть их, но понимал разницу между желанием и возможностью. В последние годы своей жизни Альфред всегда именовал себя королем Ангелкинна — королем английского народа, подразумевая под этим словом все земли Британии, где говорили на языке саксов.

Но он знал, что такой титул — надежда, а не реальность.

На долю Альфреда выпало заботиться о безопасности Уэссекса и распространить свою власть на Мерсию, но остальным Ангелкинном правили датчане, и Альфред ничего не мог с этим поделать. Однако он гордился тем, что сделал Уэссекс достаточно сильным, чтобы уничтожить огромную армию Харальда и заставить Хэстена просить о крещении своей семьи.

Я размышлял обо всем этом, Стеапа вел рокочущую беседу, которую я едва слышал, а Финан отпускал сердитые шуточки, и я послушно улыбался в ответ. Но мне хотелось лишь одного — убраться из зала.

Альфред никогда не задавал настоящих пиров. Эля выкатывали мало, а развлечения были религиозными. Три монаха распевали длинную молитву по-латыни, потом детский хор пел песенку о том, как хорошо быть ягненком Бога, которая заставила Альфреда засиять от удовольствия.

— Красиво! — воскликнул он, когда малыши в неопрятных одеждах закончили свой кошачий концерт. — Воистину красиво!

Я уж подумал — он собирается потребовать, чтобы дети спели еще, но епископ Ассер, перегнувшись за спину Эльсвит, очевидно, предложил что-то другое, от чего глаза Альфреда засияли.

— Брат Годвин! — окликнул он слепого монаха. — Вы не пели для нас уже много недель!

Юный монах казался напуганным, но его сосед по столу взял его под локоть и вывел на открытое пространство, а детей, за которыми присматривала монахиня, увели прочь.

Брат Годвин стоял молча, пока арфист не сыграл несколько аккордов на струнах из конских волос. Я подумал, что слепой монах вообще не собирается петь, потому что он не издал ни звука, но потом он начал дергать головой взад-вперед, когда аккорды стали резкими и жуткими. Несколько человек перекрестились. Брат Годвин начал издавать тихие скулящие звуки.

— Он лунатик, — пробормотал я Финану.

— Нет, господин, — прошептал в ответ тот, теребя свой крест, — он одержим. — Я видел в Ирландии святого человека, — тихо продолжал Финан, — в точности такого, как он.

— Его устами говорит дух, — благоговейно произнес Стеапа.

Альфред, должно быть, услышал наши тихие голоса, потому что повернулся к нам в раздражении.

Мы замолчали, и внезапно Годвин начал корчиться, а потом издал громкий крик, который пробудил в зале эхо. Дым жаровен заклубился вокруг него, прежде чем исчезнуть в дымовом отверстии, проделанном в римской крыше.

Позже я выяснил, что этого брата Годвина нашел епископ Ассер — молодого слепого монаха, запертого в келье в монастыре Этелингаэга. Его заперли потому, что аббат считал Годвина безумным, кем-то вроде нетопыря, но епископ Ассер решил, что Годвин воистину слышит голос Бога. Поэтому он привел монаха к Альфреду, который, конечно, верил, что все из Этелингаэга несет благо, потому именно там он пережил величайший кризис своего царствования.

Годвин начал визжать. Такой звук издает человек, страдающий от ужасной боли, и арфист убрал руки со струн.

Собаки отозвались на звуки воем из темной задней комнаты дворца.

— Идет святой дух, — прошептал Финан благоговейно, а Годвин испустил такой оглушительный вопль, как будто у него вырывали внутренности.

— Хвала Господу, — сказал Альфред.

Он и его семья глядели на монаха, который теперь стоял так, как будто его распяли. Потом Годвин опустил раскинутые руки и начал говорить.

Он дрожал, и голос его вздымался и опадал — монах то визжал, то говорил так тихо, что его почти невозможно было расслышать. Если это и было пение, оно было самым странным из всех, какие я когда-либо слышал. Сперва слова казались бессмыслицей или распевом на незнакомом языке, но медленно, рождаясь из бормотания, начали появляться связные слова.

— Альфред — избранник Божий… Уэссекс — земля обетованная… Изобилие молока и меда. Женщины приносят грех в мир. Светлые ангелы Господни распростерли над нами свои крыла. Господь Всевышний ужасен… Воды Израиля превратились в кровь… Шлюха Вавилона среди нас.

После этого Годвин замолчал. Арфист уловил ритм в словах Годвина и тихо играл, но его руки снова замерли на струнах, когда монах с недоумевающим видом повернул к залу слепое лицо.

— Шлюха! — внезапно начал кричать Годвин — снова и снова. — Шлюха! Шлюха! Шлюха! Она среди нас!

Он издал нечто вроде мяуканья, крутнувшись, упал на колени и начал всхлипывать.

Никто не заговорил, никто не шевельнулся.

Я слышал, как ветер воет в дымовом отверстии, и подумал, что мои дети где-то в покоях Этельфлэд, — а каково бы им было слушать это безумие?

— Шлюха, — сказал Годвин, превратив слово «шлюха» в длинный вибрирующий вой.

Потом встал — теперь он выглядел совершенно разумным.

— Среди нас шлюха, господин, — сказал он Альфреду абсолютно нормальным голосом.