Мара провела пальцем по его щеке.

– Ты немного постарел.

– Ты стала еще моложе. Ты такая же, как и в тот день, когда мы с тобой познакомились. Это было в Нюрнберге? Или в Дрездене?

– Это было в Праге, – улыбнулась. – Нюрнберг, Дрезден, Вена и еще десятки городов были потом. Сначала была Прага. Ты тогда решил жениться и выбирал кольцо для невесты. Я увидела тебя у Карлова моста и пошла следом… В ювелирном магазине я примерила кольцо для твоей невесты и сказала, что ей оно понравится.

– А я ответил, что ты самая странная женщина из всех, кого я когда-либо знал.

– И в чем, по-твоему, моя странность?

– Ни тогда, ни сейчас тебя не волнует внимание людей.

– Почему ты так решил?

– Я не решил, я знаю. Я знаю, как ведут себя женщины, которые хотят секса, или женщины, которые хотят замуж. Я знаю, как ведут себя люди, которые хотят нравиться. А ты ведешь себя так, будто тебе не нужен ни секс, ни замужество, ни любовь, ни любовь окружающих. И это ставит людей в тупик. Ты ведешь себя так, будто тебе не нужно ничего и вместе с тем нужно все сразу. Завидую.

– Так скучно жить?

– Никак. Только не говори, что мне надо влюбиться, и сразу все станет на свои места.

– Не буду. Ты ведь тогда и жениться от скуки решил.

– Блажь. Кольцо не купил.

Мара положила ладонь на его сердце. Оно билось лениво и спокойно.

– Меня учили, что главное в жизни – это свобода, – тихо сказал Дэн. – Для семьи, в которой я вырос, весьма крамольная мысль. Дед всю жизнь мучился, что не может шаг в сторону ступить. Он до язвы тюрьмы боялся. Однажды ему предложили купить мешок валюты. По шестьдесят копеек за доллар. Бросовая цена. Представляешь, целый мешок долларов! Деда тогда уже сместили, тактично понизили, и пенсия не за горами. А тут такое предложение! Как отказаться? Но принять еще страшнее: статья расстрельная. Старикан неделю не спал, мучился, переживал, чуть до инфаркта себя не довел. И так мне его жалко стало, что я тайком сам пошел менять. Сгреб советские рубли из серванта и пошел… Шел и думал: вот я, свободный советский человек иду менять валюту. Если меня поймают, тут-то вся моя свобода и кончится. Все случилось, как в лучших шпионских фильмах: стороны встретились, обменялись паролями, явками, товаром и пустились наутек. Не поверишь – обратно на трамвае ехал, и все было нипочем. Дед увидел доллары – заплакал. Мать за ремень схватилась. Так за нами и бегала по квартире. То меня лупила, то деда. Потом мы их на даче зарыли, до лучших времен. Кто ж знал, что лучшие времена настанут так быстро? Вот тебе и стартовый капитал для бизнеса.

Только знаешь, в той стране я был намного свободнее, чем сейчас. Там у нас мы были. Собственное «я» лучше растить в условиях запретов: оно быстро учится, как их обходить и быть счастливым. Человек жиреет, если знает, что все доступно. Ему становится скучно. Все эти модные течения: даун– и ап-шифтерство – от скуки. Суррогат. Какая разница, где жить – в Москве, в Питере или на Гоа, если сам с собой ужиться не способен. Я вот на своих сотрудников смотрю. Зарабатывают они у меня хорошо, в отпуск два раза в год ездят, как и положено: зимой на горнолыжные курорты, летом – на море. Сытые, довольные, медленные. Мне иногда кажется, если я по их лицам пальцем проведу, след останется. До того залоснились. Любые изменения воспринимаются как катастрофа. Я – главный злодей.

В понедельник обязал всех за неделю написать план по увеличению продаж и продвижению продукции на рынке. Заметь, ничего сложного не потребовал: их этому учили, они за это деньги получают. И что ты думаешь? В пятницу четверо принесли заявление об уходе. Им стало «некомфортно» работать. Мать засуетилась: мол, я команду разваливаю, бизнес по швам трещит… Так это и не бизнес, среднестатистическая шарашкина контора. Свобода – это ответственность. Это твоя совесть. Но получается, что куда проще жить не по совести и без ответственности. Скучно.

– Если человеку скучно, он скучен сам по себе.

– Так и есть. Мы вообще до омерзения предсказуемы. Одни и те же мысли, потребности, чувства. И это при всей восхитительной разнообразности человеческой породы! Куда ни повернись – этого нельзя, того нельзя. А кто сказал, что нельзя? Кто, к примеру, сказал, что нельзя любить двух женщин одновременно?

– Есть такое мнение.

– Вот скажи мне, почему двух, трех, четырех детей можно любить одновременно, а двух женщин нет? Где логика? Или эта любовь такая разная?

– Считается, что да.

– Но если не брать сексуальный аспект, чем любовь к ребенку отличается от любви к женщине? Ведь в основе все равно лежит желание заботы, нежность, стремление быть рядом… Что там еще в набор входит? И ведь лишь единицы могут признать, что детей любят по-разному. Или вообще детей не любят. Своих, родных по крови. Не признаются потому, что стыдно. Принято рожать и любить детей. И точка. Не принято любить двух женщин. А ведь бывает и так, что одну любишь, а другую хочешь. И без обеих жизнь не мила.

– Это парадокс, Дэн.

Он притянул ее к себе, прошептал на ухо:

– Люблю парадоксы. И людей, которые поступают так, как они хотят, вне социальных табу, тоже люблю. И тебя люблю. Люблю, пока ты снова не исчезнешь. Только любовь у меня какая-то поверхностная, мимолетная. Как ветер. Сегодня человек мне нравится, а завтра я его уже забыл.

– Меня не забыл.

– Ты – это ты. И этого достаточно.

– Есть хочу!

Дэн мельком взглянул на часы. Пять утра.

– А вот это забыл, что в пять утра ты на удивление прожорлива. Давай завтракать!

* * *

Глупо рассматривать город с точки зрения топонимики. Так думала Алиса.

Светофор мигал, не в силах проснуться, и она уже три минуты стояла на пустынном перекрестке, в мешанине влажной петербургской сырости и мокрого, похожего на плесень снега.

Истинная природа Петербурга заключена во времени. За один час он может состариться и помолодеть, стать своим или навсегда отдалиться. Все эти карты, путеводители, список достопримечательностей – ерунда. Истина скрыта во времени, в нем же скрыт и город. Так думала Алиса.

Вышла из машины. Перекрестье. Никого. Пять часов утра – время таксистов. Четыре утра – час пустоты.

Светофор мигал. По влажному тротуару скользили разноцветные тени – красные, желтые, зеленые. Длинные, широкие, они сплетались, постепенно подбираясь к Алисе.

Она шагнула назад, прислонившись спиной к машине.

С Невы сиреной дул ветер. Она прислушалась к вою, различая в нем отдельные слова и фразы. Ветер спешил сообщить что-то важное для них обоих, и Алиса, напряглась, словно от этого теперь зависела ее жизнь.

Страх возник из ниоткуда, щепотью скрутил желудок, послав сигнал в мозг.

Беги! – кричал ветер.