– Ты была осторожной, Аксинья, – мать присела на полок и с грустью смотрела на дочь. – Может, и неправа я, что силы в тебе нет. Сколько лет от меня пряталась. Умело! Умница ты моя! Имя грамотно сменила, имя за собой и судьбу потянуло. К зеркалам не подходила. Удивлялись, поди, все, что в зеркало не смотришься?! То-то же. И с людьми не водилась, знала, что через людей могу тебя достать.

Я тебя по ребеночку почуяла. Помнишь, ребеночка-то? Четыре года назад? Ты как узнала, сразу к доктору побежала. Выскоблил. Но я уже след взяла.

– Ты и врача убила? – голос Киры прошелестел опадающей листвой.

Софья ласково убрала со лба дочери влажные волосы.

– Кабы девочка была, ему не жить. Не волнуйся, Аксинья. Врач тот, сам того не ведая, добро мне сделал – тебя показал. А за добро я всегда плачу хорошо. Сдачи мне не надо.

– Ты и первого убила.

– Не время тебе рожать было, сама себе все спутала.

От самой страшной ночи в жизни Киры остался шрам на сердце и на щеке и смутная память о красном мяукающим комочке, которому не повезло родиться мальчиком. Что с ним тогда сделала мать? И что сталось с отцом ребенка? Кира не знала. Двадцать лет не вспоминала о подробностях той ночи, и надо же, вот теперь непослушное тело вернуло ей должок – в виде никому уже не нужных обрывков памяти.

– Зима была…

– Зима, – кивнула мать. – В одной рубашонке от меня убежала. И как только не замерзла?

– Жить хотела, вот и не замерзла.

– А сейчас не хочешь? – мать прищурилась.

– И сейчас хочу, – Кира облизнула губы, мать с готовностью поднесла чашку с холодным питьем. Сладковатый березовый сок, а во рту горечь. – Только ты теперь сильнее. Двое вас. И она меня не хочет. Не пойму, почему, но не хочет она меня.

– А чего тут понимать? Не твой это ребенок. Я ведь долго за тобой наблюдала. А как поняла, что еще немного и поздно будет, действовать начала. Вот мужа тебе выбрала. Или ты, дочка, поверила в чистую любовь мальчика к некрасивой старой бабе? Глупо. На себя посмотри. И на него посмотри. Он тебя другими глазами видит. Пелена на них. Завтра проснется, и не будет пелены. Даже и не вспомнит, что любовь была. И что жена была. И что ребенок был. Чаем напою и обратно провожу.

– Мы официально в браке.

– И это твоя гарантия? Ты так и не поняла, дочка, в какой стране живешь? Здесь ни до кого нет дела. Жив ты, умер ты – неважно. Можешь исчезнуть, и никто не станет тебя искать.

– Я не верю тебе.

– Проверить, права я или нет, у тебя уже не будет возможности. О! И время для вод подошло.

Что-то лопнуло. Хлынула теплая вода. Деревянные доски окрасились кровью.

– Ты не бойся, Аксинья, схватки будут недолгими. Девочка наша быстро появится.

Софья оказалась права. Четыре короткие схватки, и показалась головка. Бабушка приняла извивающееся тельце, вымыла новорожденную, обрезала пуповину.

– Дай посмотреть, – еле слышно сказала Кира.

Софья колебалась несколько секунд. Потом поднесла младенца.

– Смотри.

Ребенок был некрасивым, красным и сморщенным. Слегка заостренные ушки прижаты к черепу. Глаза мутные, без проблеска жизни. Рот красный и яркий.

– Убери, – с отвращением сказала роженица. – Она не моя.

Вышел послед.

Баня медленно остывала.

Кира лежала и равнодушно слушала стук капель. Маленькие тяжелые там-тамы. Вместе с кровью из нее выходила жизнь.

Интересно, что скажет Пашка, когда утром ее не станет?

* * *

Болела голова.

Пашка разлепил глаза и уставился в бревенчатый потолок.

По потолку ползла большая жирная муха.

В горле горело.

– Проснулся?

Вошла незнакомая худощавая женщина.

Он жадно схватил протянутую щербатую чашку с водой.

– Где я?

– На хуторе. В ночи уже прибился. Пьяный. Где напился-то так?

– Не помню, – честно признался Пашка.

Оглядел дом с пучками трав, связками лука.

У окна в резной деревянной люльке спал ребенок.

Что-то смутное шевельнулось в душе.

– А где Кира?

– Кира?

– Моя жена.

– Какой из тебя муж? – рассмеялась хозяйка. – Ты ж зеленый совсем. Сходи на двор, умойся. Завтракать будем.

– А потом?

– Потом на станцию пойдешь.

Она вытолкнула его во двор.

Дверь захлопнулась.

Утро было серым и пасмурным. Пашка зачерпнул воду из бочки, ополоснул лицо.

В доме заплакал ребенок.

«Девочка, – почему-то подумал Пашка. – Кира хотела сына».

Он попытался вспомнить, как выглядела Кира, и не смог.

По траве тянулся длинный туманный след до свежего песчаного бугорка у забора. В самый центр небрежно воткнут ярко-желтый тюльпан. Кира любила тюльпаны. Ярко-желтые.

Но кто такая Кира? Он еще знал, что она когда-то, совсем недавно, была в его жизни, но это воспоминание стремительно, почти ощутимо, исчезало в проулках памяти. Словно кто-то взял ластик и методично – день за днем – стирал неизвестную женщину по имени Кира. Пока от нее не осталось лишь имя – Кира.

Но вскоре и оно потеряло смысл и краски, став одним из миллиона женских имен.