Беги! – плакал город.

Беги! – шумела вода.

Запахло компостом.

– Гуляете?

Алиса медленно повернулась.

– Я тоже люблю гулять, – мужчина стоял перед ней в мокром пальто и чуть покачивался на пятках. – Там, где мало людей. Я не люблю людей. А вы?

На щеке чернела царапина, и сам он казался черным от утренней городской влаги.

– А я люблю людей, – хрипло ответила. – Люди хорошие.

– Люди злые, – пухлые губы скривились в детской обиженной гримасе.

– Не бывает злых людей, бывают злые ситуации. Поместите даже самого злого человека в добрую ситуацию, и он станет хорошим.

Мужчина несколько секунд удивленно ее разглядывал.

– Тогда зачем вы здесь? Здесь злые ситуации. Все злое. И я злой.

Алиса прикинула, сколько времени займет у нее рывок в машину. Тридцать секунд? Минуту? Успеет или нет?

– Страшно? – спросил он через паузу.

– Очень, – призналась Алиса.

– Место здесь такое – страшное. Вот они и гуляют. Под ручку. Как барышни. И я с ними.

– Кто гуляет?

– Как кто? Страхи. Ваши, мои, ее, – он неопределенно кивнул в сторону.

Алиса было дернулась за его кивком, но тут же удержала взгляд.

– Их тут много. И все разные. Вот вы меня боитесь. Думаете, что я с вами что-нибудь сделаю. Не бойтесь. Сегодня не сделаю. С вами этого нельзя. Пока нельзя. Время не вышло. А как выйдет, я за вами тут же и приду. Понимаете?

– Нет, – ручка дверцы неслышно поддалась. Алиса закрыла дверцу спиной и чуть потянула на себя. – Не понимаю. Кто вы? Я вас знаю? Мы знакомы?

– Это так важно? – он протянул руку и коснулся ее лица.

Комья земли забили рот, стало нечем дышать. Алиса закрутила головой, закашлялась, выплевывая отвратительную массу, и в отчаянном рывке рванула дверцу машины.

Она не помнила, как оказалась в салоне, как заблокировала все дверцы и включила зажигание. Не помнила, как нажала на газ…

Не помнила, как объехала темную кучу возле тротуара.

Мужчина поднял руку в приветственном жесте.

Идущие на смерть приглашают присоединиться.

Через несколько кварталов Алиса остановилась. Плюнув на все условности, достала фляжку и сделала хороший глоток. К черту правила! К черту полицию! Ее колотила дрожь.

И только через полчаса, подъезжая к офису Дэна, она поняла, что за куча лежала возле дороги.

Куча была человеческим телом.

Женским.

* * *

– Ты сегодня рано, – Казус прошаркал на кухню и мельком взглянул на дочь. – Опять проблемы?

– Никаких проблем, папа, – голос ровный, лишенный эмоций. – Все хорошо. Сплошной позитив.

– Вадим?

Дернулась, но промолчала.

Казус включил кофемолку и сел напротив дочери.

– Кира, мы уже с тобой говорили, Вадим – плохая партия для тебя, ты никогда не будешь с ним счастливой.

– Папа…

– Да…

– У тебя когда-нибудь было так, что ты просыпаешься и не знаешь, где ты, и, главное, кто ты? Лежишь и боишься пошевельнуться. Нет ни имени, ни пола. Ни возраста, ни истории. Ни-че-го… Только ощущение тела и два вопроса: где я и кто я?

– Тебя это испугало?

– Очень.

– Смогла ответить на эти вопросы?

– На первый – да. На второй – нет.

– Не знаешь, кто ты?

– Не знаю, папа… Ночью мне приснилось, что меня убили. Какой-то человек резал меня ножом на улице, было больно и противно. Потом изнасиловал.

– Кира…

– Только давай без Фрейда, ладно?

Скрывая растерянность, Казус забрякал чашками.

– Мне с тобой повезло, папа. Мне с собой не повезло. И про кризис среднего возраста не говори. Я сама про него много чего рассказать могу. Кризис – в пользу бедных. Это неважно…

– А что важно?

– Важно по совести жить. Не по вере, а по совести. Но если не знаешь, кто ты есть, о какой совести можно говорить?

– Кира, что тебя мучит?

Кира улыбнулась:

– У меня сегодня роль Иуды, папа. Я предаю человека, которого люблю. Может, я его, конечно, не люблю, но все равно предаю. Не за тридцать сребреников. Моя доля больше, но ведь это не оправдание, правда?

– Зачем и кого ты предаешь? Иуда предал Христа…

– Иуда предал Христа, чтобы тот вошел в царствие божие, – оборвала Кира. – Таково условие сделки. Без предательства Иуды ничего бы не было. Тут большой вопрос, кто кого предал: Иуда Христа или Христос Иуду. Думаю, что последний. Мой случай иной, папа. Я предаю не из-за любви, я предаю из-за обиды. И сознаю это. Правда, от этого не менее больно.

Она встала из-за стола – тонкая, грациозная, обреченная.

– Знаешь, что самое унизительное? Когда с тобой спят только потому, что это удобно. Быть удобной женщиной – это как плевок.

* * *

В пять утра Алиса приехала в фирму, которая теперь принадлежала Дэну. В холле бизнес-центра встретил аромат свежесваренного кофе и бодрый веселый охранник.

– Доброе утро, Алиса Михайловна. Кофейку?

Пожалуй.

Кофе появился перед ней сразу же – терпкий, горьковатый, как она и любила.

– Что нового, Дима? – Всех охранников знала по именам. Равно как и уборщиц, поваров, официанток.

Ее когда-то учил отец: можешь относиться к обслуге как угодно, только никогда этого не показывай. Они маленькие люди, но у них есть то, чего нам, большим, порой так не хватает – информация. Все они должны знать: ты ценишь и уважаешь их за то, что они для тебя делают. Подкармливай, хвали иногда, массируй их эго, и окупится сторицей.

Именно уборщица в свое время предупредила отца о грозящей опале, и тот сумел извернуться и выскочить из заведомо патовой ситуации. Наградой уборщице стала именная сберегательная книжка и ночь любви в «Астории». Отец любил красивые жесты и красивых женщин, пусть от них и пахло хозяйственным мылом.

…Присели с охранником Димой на диванчик. За окном просыпался Питер. В распоряжении Алисы еще целых четыре часа.

– Новые арендаторы на четвертом этаже. Рядом с вами, – рапортовал охранник Дима.

– Кто такие?

– Де юре совместное российско-японское предприятие. Торгуют зеленым чаем, витаминами, биодобавками. Де-факто обычная фирмочка средней руки. Продержатся на рынке недолго.

– Почему? – Алисе нравились оценки охранника. Он никогда не ошибался.