Млада пыталась представить себя каплей в реке, солнечным лучом в дневном свете, пером в крыле птицы, летящей высоко в небе. Забылись боль, усталость и бессилие – потонули во всепоглощающей глубине и единстве окружающего ее плотного, будто кисель, ночного мира.

Шаги дозорного приблизились. Млада открыла глаза и положила ладонь на рукоять скрамасакса. Вельд остановился, наступив на край ее плаща – можно было хорошо разглядеть узор на его сапогах. Недоуменно он огляделся, беззвучно пошевелил губами, а потом обернулся на товарищей и крикнул:

– Кажись, нет никого!

– Ну и возвращайся тады…

Вельд, будто из упрямства, постоял еще немного и ушел.

Млада полежала недолго, пока дозорные совсем не скрылись в темноте. И только потом заметила, как онемели пальцы на рукояти ножа. Однако не стоило дожидаться, пока дозорные вернутся или пройдут другие. Она поднялась, надвинула глубже капюшон плаща и снова пошла к лагерю.

По дороге попадались еще дозорные, но ни один даже не поднял на Младу взгляда. Она без труда минула их, мягким шагом прошла вдоль ровных рядов вельдских шатров, маленьких, иногда кособоких – и больших, рассчитанных на значительную ватагу. Они будто бы лучами сходились к середине лагеря. Воины не обращали на нее никакого внимания, словно она была одной из них, хоть и отличалась разительно. Мужчины, все как один молодые и крепкие, сидели у костров, разговаривали и смеялись. Другие сновали кругом, но неосознанно обтекали Младу, как река – попавшийся на пути остров.

Ни женщин, ни детей не было видно. Значит, лагерь военный – и тем больше беспокоило, насколько он огромен и как много здесь людей. Точно в оживленном городе.

Окончательно погасло небо. Костров стало больше. Вельды зашевелились суетливее, будто ведомые единым приказом. Двинулись к центру становища, куда Млада добраться еще не успела, неспешно его исследуя. Похоже, там намечалось что-то важное, судя по тому, как скоро мужчины побросали дела. Она пошла вместе с обхватившей ее толпой.

Над головами идущих впереди вельдов вырастала верхушка огромного, богатого, в сине-белую полоску шатра. К нему неровными линиями и сходились все остальные, окружая кольцом на почтительном расстоянии. Млада прекрасно понимала, кто живет в нем, хоть знала о том человеке только понаслышке. Там их предводитель и жрец известного одним вельдам бога. В налетах на деревни, если верить россказням, он участвовал редко. Но едва появившись хоть где-то, застревал в памяти людей получше занозы. А потому боялись его едва ли не больше, чем всех вельдов вместе взятых. Поговаривали, он колдун.

Что ж, возможно. Млада верила в колдовство ровно настолько, насколько довелось столкнуться с ним в жизни. Ее страха перед вельдским жрецом это не увеличивало. А омерзение, пожалуй, только приумножало.

Зайти бы внутрь и удушить его. Голыми руками. Не марать клинков проклятой, отравленной неуемной жестокостью кровью. Выплеснуть ненависть ко всему его роду. Болезненную, сумасшедшую. Сжимать его горло сильнее, чтобы немели пальцы. Чувствовать, как жрец царапает ей запястья, пытаясь содрать ладони со своей шеи. Смотреть, как его лицо наливается кровью, угасает жизнь в глазах. А потом уйти и больше никогда не возвращаться. Ни сюда, ни в Кирият.

Но после бесконечных размышлений по дороге в столицу Млада поняла, что убийство жреца не выход, хоть, наверное, и поможет сдержать вельдов на время. Нет, нужно дотянуться до каждого, всем, кому можно, вспороть брюхо, чтобы не осталось даже семени, способного прорасти вновь.

Толпа вдруг замерла, расползлась в стороны. Млада же протолкнулась дальше и увидела перед шатром наспех сколоченный деревянный помост. Справа от него торчали вбитые в землю колья, к которым были привязаны молодые женщины и совсем юные девушки. По всему – пленницы из Ярова Дора. Они молчали и озирались. Грязные, ободранные, взлохмаченные. Широким кругом охватывая шатер, помост и пленниц, оттесняя в сторону зевак, горели костры. И отсветы их вздрагивали, колыхались, превращая тени людей в беснующееся в дикой пляске племя. Под помостом был разложен хворост – похоже, его собирались сжечь.

Полог шатра откинулся. Мелькнул огонь горящего внутри факела. На помост вышел жрец. И отвлекись на мгновение – можно было бы подумать, что он возник из самой ночи. Его длинные одежды темно-синего сукна, расшитые красной нитью, почти стелились по земле. А черные, до плеч волосы оттеняли бледность лица, которая в свете костров казалась нездоровой. Жрец был молод, на вид чуть старше Млады, и резкими чертами похож на хищную птицу. Его цепкий, холодный взгляд шарил по толпе, тонкие губы кривились от ведомого только ему презрения.

Он недвижимым изваянием постоял, дожидаясь, пока вокруг не станет неестественно, ужасающе тихо, и вскинул руку, указывая на пленниц.

От толпы отделились двое вельдов и споро отвязали одну из девушек. Взяв ее под локти, повели на помост. Пленница вырывалась и кричала сорванным голосом, но затем, будто скованная безразличием, замерла. На ее измазанных то ли копотью, то ли землей щеках блестели мокрые дорожки слез. Девчонка вздрогнула и затравленно огляделась, повторяя, как в бреду: «Пожалуйста, пожалуйста…»

Млада стиснула пальцы на рукояти меча, храня спокойствие. Пусть и вспомнилась просьба Садко об освобождении пленниц. Да, это чья-то дочь или молодая жена, но возьмись Млада спасать ее и остальных женщин – все пойдет прахом.

Жрец внимательно оглядел девушку, удовлетворенно улыбнулся. А затем громко и отчетливо обратился к остальным. Говорил он много и вдохновенно, обещая новую жизнь и блага, что ждут на исконно вельдских землях, откуда их прогнали соседи. А Млада только перебегала взглядом от одного лица к другому. Вельды слушали жреца спокойно и молча. Почтительно. Но постепенно нарастали издалека сначала тихие, а потом все более неистовые возгласы. И вот толпа заволновалась, загомонила.

Жрец замолк. И достал из складок одеяния изогнутый, будто бы черненный чем-то кинжал. Свет костров нехотя пробежался по темному матовому лезвию.

Пленница вскрикнула.

– Не бойся, – от проникновенного голоса жреца по спине пронесся озноб. – Это великая честь, – он почти ласково провел клинком по щеке девушки.

Затем разрезал ее длинную, до щиколоток, рубаху от ворота до бедер, и та соскользнула на бревна. Жрец оценивающе, без тени сожаления – будто свиную тушу на прилавке мясника – осмотрел пленницу и вновь обратил взор к толпе. Поразмыслил и указал острием кинжала на кого-то, очевидно, приказывая подняться к нему. Вельды послушно расступились. На помост медленно, едва не спотыкаясь, вышел мальчишка лет пятнадцати. Непохожий на остальных вельдов, как живая, трепещущая рыбешка на мертвую, уже тронутую душком. Он угрюмо оглядел родичей и остановился подле жреца. Недовольно дернул головой, когда тот потрепал его по черноволосой макушке.

Жрец вкрадчиво проговорил что-то, склонившись к мальчику. Без улыбки, с выражением непомерной благости, столь неуместной на хищном лице. Млада, непонятно зачем, вслушивалась, пытаясь хотя бы в его тоне уловить суть.