— Что ты, сестра, с лесом воюешь? Или противников не хватает тебе?

Я обернулась: подъезжали Очи и Ильдаза, сзади них на конях сидели Согдай и Ак-Дирьи.

— Те, не разбудила меня, гордая! — продолжала Очи. — А я вчера понять не могла, о какой шубе толкует Санталай. Хорошо, Ильдазка приехала. Будем вместе воевать, или прогонишь? — спросила Очи, но я уже вприпрыжку бежала к ним: догадалась, что это она собрала дев, и такая благодарность, такая радость заиграла во мне, так в тот момент я их всех любила!

Стали мы бороться, и наша старая привычка — понимать каждое движение друг друга — проснулась в нас. Без слов чуяли мы, что соскучились по этой жизни и друг по дружке. И я так была счастлива, что не понимала, отчего злилась вчера. «Верно, правда дымом заполнило», — думала и даже на Согдай могла смотреть без боли.

Утомившись, упали мы на снег передохнуть. Высь стала совсем светлая, голубая и ясная. День выдался теплый. Деревья тянулись к солнцу. Птицы прыгали в ветвях, их гомон звучал не по-зимнему.

— Пахнет весной, — сказала я, вглядываясь в лес.

— И снег мягкий, — кивнула Очи, сжав в кулаке снег.

Легко, как мокрая шерсть, смялся он, и вода проступила меж пальцев.

— До весны еще далеко, — проворчала Ак-Дирьи. — Это теплые ветры с южных морей из-за гор вышли.

— Те! Что ты знаешь о море! — засмеялась я. — Говоришь как старая бабка.

— Все равно нет еще вашей весны, — надулась Ак-Дирьи.

— Ты хочешь, чтобы каждое утро мы здесь встречались? — спросила тут у меня Ильдаза.

— Да, как у Камки.

— Я сегодня совсем не ложилась, мне коня еще покормить да до стойбища вашего ехать, — сказала она. — И мать станет ругать, если полдня проводить здесь буду: работу в доме никто не сделает за меня.

— Приезжай и живи у нас, — пожала я плечом. — Дом у отца в одиннадцать углов, а живем сейчас вчетвером, кроме старой мамушки. Приходи, он разрешит, я знаю.

— Жить у царя! — поразилась Ильдаза. — Как это можно?

— Разве ж мы не люди?

— У тебя младший брат неженатый, мать не пустит, — заупрямилась она.

— А женатый был бы, пустила? — усмехнулась Очи.

Девы рассмеялись.

— Пф, твои шутки лесные, — фыркнула Ильдаза.

Тут в разговор вступила Согдай:

— Ты можешь жить в моем доме. Нас три сестры да мать. В женский дом тебя пустят?

— У тебя мать — дикарка. Не пустят меня к тебе.

— Кто не хочет скакать, говорит: конь захромал! — воскликнула я, раздражаясь. — Не хочешь так — приезжай каждый день, вот и весь разговор.

— Хорошо, я спрошусь у матери, — сказала Ильдаза и отвернулась.

Я поняла, что она не спросится.

Девы замолчали. Холодным ветром подуло меж нами, но мне не хотелось того.

— Я вчера к Луноликой матери девам ездила, — сказала я.

Они оживились:

— Правда, что у них за забором стоят колья с головами убитых врагов? — спросила Ак-Дирьи. — И что они отрезают себе левую грудь, чтобы удобней было стрелять из лука?

— И что тела не моют, а мажутся с ног до головы глиной, чтоб казаться страшней? — спросила Ильдаза.

— Откуда вы это взяли? — удивилась я.

— Меня девы в стане засмеяли, как узнал и, кем сделали меня духи, — ответила она. — Говорили, буду теперь, как поганка, ходить, вонючая.

— Глупости! Нет там голов, и груди у дев обе на месте. Все они такие же, как и мы.

— Молодые? — спросила Ак-Дирьи. — Мне говорили, там одни старухи.

— Кто говорил?

— Отец. Он как-то ездил к ним, когда у овец недород был. Рассказывал, что все они там старые, как гнилушки, а у некоторых даже растут усы, как у мужчин.

— Глупости! Я видела молодых дев. — Я решила не рассказывать, как пошутили надо мной в чертоге. Да и не знала, как удалось Таргатай превратиться в старуху.

— Я помню, две или три зимы назад старшую дочь у наших соседей духи забрали на служение Матери, — сказала Согдай. — Не могут так быстро стариться девы.

— Конечно, не могут! — обрадовалась я, потому что видела: не верит мне Ак-Дирьи.

— Ждут нас в чертоге? — спросила Очи.

— Ждут, — ответила я. — Если будем достойны. Сказали мне девы, что не окончено еще наше посвящение и не смеем мы пока себя их именем называть.

— Так вот чего ты вчера встрепенулась! — засмеялась Очи. — А мы понять не могли. Санталай потом даже место, где ты сидела, обыскал: вдруг, говорит, тут змея была и тебя ужалила.

Девы рассмеялись, а я ощутила, что краснею. Вспоминать о вчерашнем мне не хотелось.

— Да, потому, — сказала я. — И правы они, не можем мы зваться…

— Те, Ал-Аштара, какая ты все же, — поморщилась Ильдаза. — Все-то у тебя должно быть правильно, даже тошно.

— Потому ее духи вождем и выбрали, — сказала Очи. — Должен же кто-то знать, что и как делать. Иначе с пути собьемся!

Хоть в ее словах обидного ничего не было, говорила она насмешливо, и девы заулыбались. Я растерялась: поняла, что сказала Очи что-то нелестное, что все они про меня давно между собой решили. Но не думала я, что подобное может быть дурно. И, не зная, что ответить, я нахмурилась, поднялась и велела:

— Давайте продолжим, отдохнули уже.

— Те, разве не достаточно на сегодня? — протянула Ак-Дирьи. — Не показалось мне мало.

— Вставайте! У Камки полдня занимались.

— У Камки не было других дел, — сказала Ильдаза. — А меня дома мать ждет, чтобы на три дня вперед работы дать.

— Тебя отпрошу я у матери, — сказала я. — Сегодня сама к ней поеду.

— Представляю, как обрадуется она такой чести, — продолжала ворчать Ильдаза. — Сроду никто из вашего стана к нам не ездил, кроме как за сыром.

Но мне надоело это брюзжанье, и я запустила в Ильдазку снегом. Она ахнула, а я наскочила на нее, и мы покатились, купая друг друга в снегу, а другие девы прыгали вокруг и подбадривали нас, как во время борьбы. Скоро мы все вместе смеялись и кидали снежки.

— Хороши же ваши занятия! — долетел тут голос Санталая, и я вынырнула из сугроба. Он сидел на коне под холмом, и яркое солнце мешало видеть его.

— Может, меня к вам возьмешь, сестра? — смеялся он.

— Один ты нам не нужен! — крикнула Очи. — Одного мы за ногу раскрутим да за гору забросим. Приходи с друзьями!

— Те, какие девы у нас в стане, и не подъедешь! — рассмеялся брат. — Так подожди же, приеду с друзьями!

Каждый день стали мы собираться на опушке, а Санталай с парнями приезжали смотреть. Они кричали нам, смеялись, затевали тоже бороться, грозились подняться к нам. Натешившись, уезжали.