куча встроенного барахла, которое мне ещё предстоит изучить. В шкафчиках деревянные панели, они идеально сочетаются со столом. Громадный холодильник, ни одного магнитика. Да уж, явно дорогой верзила. Не новогодняя ёлка, в украшениях не нуждается.

Я проводил время один, сидя дома или гуляя по городу. Может, и к лучшему. Надо отдохнуть от постоянного контакта с людьми. В пасмурный день захотелось почитать. На книжной полке не нашёл ничего интересного. Моё внимание привлекли сложенные вдвое листы А4, зажатые между томами Чехова. Вытащил стопку. Мои портреты. Штук десять, не меньше. Она никогда не рисовала раньше людей. Даже мне заметны огрехи. Непривычно, её мастерство в пейзаже мне виделось неоспоримым. Но гораздо важнее старание, оно проступало через каждый штрих…

Вечером моя родная возвращалась, и мы пытались заново построить наш мир.

Жена очень старалась. Подарила дорогущий спиннинг, ворох снастей. Общалась со мной так, словно приставы надели наручники на меня только вчера. Но оказавшийся по ту сторону клетки не вернётся прежним, даже если упекли всего лишь на год. Я не пытался объяснить эту непреложную истину, боялся подобрать неверные слова и загубить её благородный порыв. Наверное, так же думал отец, когда вернулся из Афганистана.

Тюрьма и война не космос. Воины и арестанты стареют быстрее. Человек переступает порог дома другим, и не всегда это заметно родным.

Каким был я и каким стал? В чём заключаются эти невидимые супруге изменения? Я и сам не могу объяснить. Это как ощущение, что тебе смотрят в затылок. Ты не видишь наблюдающего за тобой, но чувствуешь взгляд безошибочно. Казалось, меня не понимают… Как объясниться, чтобы поняли? Нерешаемый ребус.

Жена крепко обнимала, живо интересовалась моими мыслями, готовила любимый борщ даже поздно вечером, превозмогая усталость. Уничтожать иллюзию идиллии я не хотел. Наоборот! Заморозить бы время и жить бесконечно в самообмане.

Хандра грызла меня изнутри. Плюнуть бы на эту мнимую проблему. Грех жаловаться, если красавица-жена поддерживает и идёт рядом, не отпуская мою ладонь. Она снова выглядит моложе своих лет. Стройнее студенток, ухоженнее разведённых.

Если срок небольшой, тюрьма страшна не изоляцией. Она обесценивает привычный мир. В поезде – эйфория. В день встречи с родными – счастье. Через неделю упоение свободой притупляется, к ней привыкаешь. А тюрьму так быстро забыть не получится. В этом её коварство – ты вырвался из железной клетки, но никто из тебя не вырвет решётки, скрывающие от мира скукожившееся в заточении сердце.

* * *

Сегодня закат удался – над головой оранжевое море с разбросанными фиолетовыми островками. Могу сидеть хоть час, не отрываясь от зрелища. Мне некуда торопиться. Здорово ли это? И здорово ли?

Я не убиваю время, наоборот, дышу им. Пропал его гнёт, плыву в спокойном течении. Принюхиваюсь. Даже у исчезающих минут есть свой запах. Приятный, еле уловимый. Идёшь за ним всю жизнь, чтобы насытиться, но это невозможно. Нет его источника, только с трудом различаемый, вечно ускользающий шлейф. Так я и ходил больше сорока лет. Наконец бросил. Остановился. Сижу. Покой проникает внутрь. Я не звал его, но расслабленное тело и безразличие приманивают штиль.

Для чего и кого я жил последние двадцать лет? Что мной движет? Долг? Битва за любовь? Заплыв по сильному течению? Необходимость? Дорога к счастью?

Через пятнадцать минут солнце скроется за высоким домом, я не гоню его, но и не прошу задержаться. Не тороплю снова встать завтра утром и повиснуть над моим окном. Мне всё равно. Даже если его скроют жирные тучи, расстреляет мою крышу ливень, я всё так же буду вальяжно жонглировать своими мыслями.

Пусть падающее за крыши домов солнце оставит город на произвол неестественного освещения. Пусть придёт ночь и луна одарит меня своим унылым, как у фонарика с севшими батарейками, сиянием. И пусть мрак сбежит под напором обнадёживающего рассвета… Я невнимателен к этим переменам.

* * *

Годы идут, не стесняясь моего слабохарактерного желания жить вечно. Преждевременно поседевшим волосам надоело ютиться на голове.

Заговор возник на висках ещё до тюрьмы. Ничего серьёзного, подумаешь, пара выбивающихся белых предателей. Убеждаешь себя, что седина не в силах что-либо испортить и изменить. В ответ она пробирается дальше, распространяя заразу наверх. А там, наверху, некогда богатая, густая шевелюра приходит в упадок, и шеренги уставших воинов не в силах скрыть своими тощими телами землю, из которой растут. Трагикомичные попытки аккуратно зачёсывать волосы, чтобы скрыть бреши в поредевших рядах.

На улице видишь облысевшего старика с длинной, жалкой, сиротливо болтающейся на обтянутом кожей черепе прядью и тихо говоришь себе, что не допустишь этого. Лучше полная капитуляция, чем попытка сохранить нескольких ветеранов, которыми будет поигрывать ветер на смех окружающим.

И вот я лысый. Считается, что гораздо лучше сыграть на опережение и бросить первым, пока не бросили тебя. Я всегда любил одну женщину и не очень искушён в этих делах. Но вот позволить природе оставить меня без волос я не мог, после освобождения купил в большом сетевом магазине машинку и уже вечером побрился наголо. Моё решение, а не послушное потакание летящим годам, намеревающимся украдкой один за другим тягать волосы из моей головы. Лёгкий прилив энергии. Я управляю жизнью. Самсон демонстративно срезал свою силу, не дожидаясь, когда жизнь вероломно подкрадётся, чтобы одного за другим забрать ослабевших солдат.

Посмотрел в зеркало и подумал: а кто по-настоящему управляет своей судьбой? Не тот ли упрямец-старик, сохранивший десяток своих волос и назло старости удерживающий их, как заложников, на голове. Может быть, он прав, оставаясь на этом поле битвы, с которого я ушёл гордо, держа в одной руке нехитрый прибор за несколько тысяч рублей, а второй вяло помахивая белым флагом? Я же, включив машинку, предал остатки разбитой армии, избавился от негодных к долгой осаде бедолаг и промотал несколько лет вперёд.

Хреновый из меня главнокомандующий.

Выпил. После пятой рюмки новая причёска перестала расстраивать. Это всего лишь волосы…

* * *

Ни одной пробежки после освобождения. Для чего эти отчаянные попытки притормозить обветшание организма, всё равно не получится вытравить чернила в паспорте. Смирился с тем, что не вечен. Бег – не только оружие повстанца в борьбе со старением. На какое-то время он отвлекает от засасывающих мыслей. Не хочу никуда бежать. Даже от мыслей. Куда я бежал все эти годы? Зачем? Добежал? Или финиш вдалеке, но ноги уже стёрты по колени и дыхание сбито…

Думал, что, занимаясь спортом, продлеваю жизнь, удлиняю моё время с сыном. Наивный. Может быть, какие-то месяцы, даже