– Вы не смеете так говорить! Я на ней жениться собираюсь, а с вашей дочерью – развожусь! – Сергей наконец выбрался из развалин и быстренько принял боевую стойку. Впрочем, голый вид и разбитая морда авторитетности ему не прибавляли.

– А ты меня спросил?

– Нет и не собираюсь! – окрысился Сергей и попытался лягнуть Платона, как учили на секции восточных единоборств. Платон таких тонкостей не знал, хотя в юности дрался частенько и порой жестоко. Сейчас, покуда Серёжа разворачивался на месте и силился задрать ногу на должную высоту, Платон попросту саданул сапогом по другой ноге, и Серёжа с воплем полетел на пол.

– Запомни, мразь, мне до всего дело есть, а уж за свою дочь я тебе башку оторву. Ты сначала деньги верни за квартиру, а потом рассуждай, кто здесь жить будет.

– А у вас документы есть? – Сергей понимал, что взбешённому тестю не стоит этого говорить, но удержаться не сумел. – Тут всё на меня записано, ваша сучка тут из милости жила.

Документов у Платона и впрямь не было никаких. Квартиру покупали, вынул из-за пазухи деньги – и отдал. И подарки тоже – ходили с Фектей и Шурой по магазину, выбирали. Потом, ради экономии, везли мебель на своей лошади. Какие тут могут быть документы? – чеки и то не сохранились. И от этой Сергеевой правоты стало вдвойне обидно.

– Из милости?.. – прохрипел Платон. – А это вам кто покупал? – тяжёлый каблук врубился в дверцы шкафа-купе. С дребезгом посыпались осколки зеркала. – Может, ты это купил? – телевизор, подаренный в складчину двоюродной лопастовской роднёй, вышиб раму и рухнул на тротуар с высоты третьего этажа.

Серёжа, забыв про ушибленную ногу, с визгом кинулся на обидчика, но чёрный Платонов кулак вновь отправил его в развалины кроватки.

– А это на какие шиши куплено? – музыкальный центр, и впрямь приобретённый Сергеем за свои кровные, отправился следом за телевизором.

Платон шагнул в кухню, повалил холодильник, гвазданул сапогом по конденсаторной решётке. Громко зашипел утекающий фреон. Платон рванул дверь ванной и увидал дрожащую голую девицу.

– Ты что здесь делаешь?!

– Одеться… – вновь пискнула та, прикрываясь полотенчиком.

– Иди, одевайся, – устало сказал Платон. – Но учти, ещё раз мне попадёшься, особенно в таком виде, щель шире ворот порву.

Он оглядел разгромленную квартиру. В прихожей оставалась коляска, которую они всего неделя, как подарили Митрошке. Платон откинул в сторону выломанную дверь, двумя руками поднял коляску и вышел из помещения, которое ещё утром Шурка считала своим домом.

На улице было тихо, во всех четырёх этажах горел единственный огонёк – в окне с вышибленной рамой. Но за тёмными стёклами чужих квартир угадывались тени людей, ждущих окончания скандала.

Платон уложил коляску в телегу, отвязал Сказку и поехал прочь. По дороге ему встретилась милицейская машина со включённой сиреной, но Платон никак не соотнёс её появление с недавними событиями.

* * *

Жизнь у Николая Савостина не задалась с самого начала. Мало того что родился в деревне, так ещё и в старорежимной семье. В деревне ни на дискотеку сходить, ни в кафешке с друзьями побалдеть. Тоска смертная. Отец только свою работу знает, весь в навозе, мать и вовсе неясно где живёт, тут или в позатом веке. Работают да деньги копят, а куда? Компа не покупают, даже телевизора нет. Мотоцикл у отца просил… как же, хрена тебе, а не мотоцикл – вéлик подержанный купили. До десятого класса пришлось в Никитиных обносках ходить, хорошо хоть потом перерос брата, так и тут отец не утерпел сказать, что, мол, велика Федура, да дура. Как же, вырасти посмел, в расход отца ввёл. Жмоты…

Как-то в благодушную минуту отец объяснил, что деньги копит на чёрный день, на тот случай, ежели Горислав Борисович не захочет больше держать их здесь и отправит обратно в девятнадцатый век. Это дядя Слава их отправит? Три ха-ха! Да он сам боится, как бы они из деревни не уехали. Чего он тут один делать-то будет? И даже если дядя Слава помрёт, с чего нам куда-то проваливаться? Будем себе жить, как жили. Главное, вина не пить, так это он понимает, не маленький. А отца послушать, так и курить нельзя, и слова нормального сказать. Вон, Храбровы, обоим куда как за семьдесят, и отец их уважает, а у них, не только у Петра, но и у Нины, что ни слово, то мат-перемат. Зато у Николки чуть соскользнёт с языка не то выражение, отец мигом подзатыльника отвесит. А уж когда батяня учуял, что табаком пахнет, так мигом за вожжи взялся. Даже слушать не стал, что это, мол, большие мальчишки курили, а он рядом сидел и провонялся. Так отвалтузил, до сих пор помнится. А он, может, и без того не стал бы больше курить.

С деньгами совсем хреново. В школе парни где ни есть, а башли сбивают, а у кого предки правильные, тому просто на карманные расходы дают. Только он опять как не человек. Последнее время отец, правда, стал давать деньги, но только за работу. День на сенокосе прокорячишься, он тебе чирик отслюнит. Батракам и то больше платят. И вообще, зарабатывать надо не сенокосом, а бизнесом. Казалось бы, туманная дорога такие возможности открывает, но с этим у старших строго: туда ничего дельного возить нельзя, и оттуда ничего толкового – тоже. Только сено, оно везде одинаковое. А на сене много не выколотишь.

Ведь, казалось бы, золотое дно, торговать не сеном, а часами, фонариками и прочей мелочью, которая здесь стоит копейки, а там – ни за какие миллионы… Конечно, детские мечты: мол, ведите меня к царю! – это глупость, но если с умом, то и безо всякого царя можно хорошие бабки срубать. А оттуда везти золото, серебро – они там дешёвые, дикари живут, одно слово. Ещё с дикарями бусами хорошо торговать: какой-нибудь графине втюхать колечко из бериллиевой бронзы с фианитом, а в обмен получить настоящие бриллианты.

Хотя, если по правде, графини, обвешанные, словно новогодняя ёлка, бриллиантами, разгуливают только в книгах, а по жизни никаких графинь Колька в позапрошлом веке не видал.

В конце концов оказалось, что делать надо наоборот, тогда получится честно и прибыльно.

Как-то ещё в школе на каникулах дядя Слава взял его в Петербург. Колька уже давно туда не рвался, зная, что опять начнётся принудительное кормление культурой, бег с препятствиями по театрам и музеям. Эрмитажа он, что ли, не видал? Да он его ещё в пятом классе весь обошёл. Запомнились, правда, только часы с павлином и скрюченный мальчик… или скорченный – не суть… А в тот раз и вовсе отправились гулять по улицам, и по дороге Горислав Борисович забрёл на Литейном в магазин старой книги. И там, покуда Горислав Борисович рылся на полках, переставляя книги, которые хотел бы, но не мог купить, Николка побродил вдоль прилавков и увидал на почётном месте трёпаную пожелтевшую книжицу, повествующую о геройствах матроса Кошки во время Крымской кампании. Точно такую же книжицу видел он недавно на ярмарке в уездном городишке и прошёл мимо, носа не покривив. А тут, увидал цену и за голову схватился. Парашная книжица, которая у коробейника стоила пятачок, в букинисте оказалась оценена в полторы тысячи рублей. Когда Николка спросил, отчего такая цена, на него посмотрели как на дурного и объяснили, что книга редкая, таких почти не осталось, поскольку в прежние времена их не ценили и не берегли.