Как человека с больной ногой, меня предупредили, что без амортизирующей обуви в Нью-Йорке легко загубить голеностоп. Асфальта, который мы материм в России, здесь нет. И люди ходят в кедах и кроссовках не от хорошей жизни, а от нежелания эндопротезировать голеностоп.

Из соображений рационализма тротуары уложены плитами цементобетона, опирающегося на арматуру. Швы между ними заполнены не то силиконом, не то специальной резиной, и если много ходить не в спортивной обуви, голеностопу каюк. Офисный планктон женского рода, выпархивая из стеклянных дверей Уолл Стрита, меняет каблуки на кроссовки прямо у двери учереждения. До поездки я не подозревала, что для бега по траве нужны одни кроссовки, для бега по асфальту – другие, для бега по бетону – третьи.

Так же, как не понимала, почему американские звёзды на фото бредут по серым плитам, покрытым ровными тёмными пятнами, а из щелей между ними торчит всякая дрянь. И только тут сообразила, что тёмные пятна – плюнутая на цементно-бетонные плиты и растоптанная тысячей ног жвачка с налипшей грязью, против которой не придумано дворницких технологий. К слову, американцы обожают на этом сидеть и лежать.

Со жвачкой у них специфические отношения. Не знаю никакой другой страны, где президент не может, как Обама, оторваться от жвачки не только на церемонии 70-й годовщины высадки союзников в Нормандии, транслируемой на весь мир, но даже на похоронах Нельсона Манделы. А во время военного парада в Индии, беседуя с премьером Моди, достаёт жвачку изо рта перед сотней телекамер и раздумывает, куда бы её прилепить? Для любой другой страны это позорище, но американцы только похихикали в соцсетях.

Вооружившись картами и айпадом, мы двинулись поглощать Манхэттен, площадь которого составляет примерно полтора центральных округа Москвы. Сильно огрубляя, можно считать это площадью внутри Третьего кольца, помня, что Манхэттен вытянут в длинный кусок с силуэтом подгрызенной гладильной доски.

На юге этой доски сияет Уолл Стрит, а на севере депрессует Гарлем. Слои и касты чётко делятся по районам, но долететь на метро на Уолл Стрит от Гарлема можно молнией, а можно дойти пешком. Это не Бирюлёво, от которого до Тверской семь вёрст киселя хлебать.

Богатые районы Манхэттена лежат для гарлемского и бронкского криминогена на блюдечке с голубой каёмочкой, а полоска Центрального Парка нижней границей примыкает к Колумбийскому университету и Гарлему. И студентов сразу предупреждают, во сколько сматываться из Центрального Парка и насколько опасно разгуливать по Гарлему.

Мы с мужем читали в юности разные книжки на разных языках, так что его навязчивой идеей был Центральный Парк, моей – Гарлем. Я переспорила, и мы двинулись по Бродвею на север. «Наш бомжара» на перекрестке сторожил урну и настолько сосредоточенно жевал гамбургер, держа его двумя руками, что даже не кивнул.

Прошли «Zabar’s», знакомое сельпо, и пространство постепенно изменилось. Дома стали не то чтобы красивей, но ниже и спокойней; а население – более белым, более еврейским, более воскресным, более семейным и менее криминальным.

Нагулявшись, ринулись в заведение с вывеской «Кошерная пиццерия» – нас предупредили, что в кошерных местах повара чаще моют руки. Однако хозяевам было мало кошерности, они добавили к ней бессолевую диету. Лошадиные порции салата можно было, посолив, довести до съедобности, но огромный лапоть несоленой пиццы не проглатывался.

С одним лаптем справились, залив его дополнительным соусом, а второй нам сложносочинённо запаковали с собой, поскольку в Америке рационально пакуют и забирают с собой любые пол-листа салата и любой огрызок котлеты. «Кошерная пиццерия» выглядела буржуазно, но «семьи выходного дня» за соседними столами ели так быстро, словно их выпустили на обеденный перерыв. Мы не поспевали за ними, и за столиком рядом сменилось два состава.

Первый был классический еврейский. Три скучающих подростка переругивались по-английски, кидаясь через стол шариками из салфеток. Трясущийся полуглухой дед в кипе трогательно придвигался к собеседникам слышащим ухом и громко разговаривал с двумя старушками на идиш. На меня сладко дохнуло детством и телефонными разговорами деда с пожилыми родственниками.

Родители подростков отвечали старшим на идиш, а замечания детям делали на английском. При этом вилкой и ножом пользовались только старушки – остальные управлялись одной вилкой, а подростки ели руками всё. Не зря шутят, что американцы придумали гамбургеры, хот-доги и сэндвичи потому, что не знают, в какой руке держать нож, а в какой вилку.

В перестройку меня шокировал американский профессор, мешающий кофе шариковой ручкой и облизывающий её перед тем, как положить в карман. Чайная ложка лежала рядом, но профессор уверял, что ему так ему вкуснее.

На плечах старушек были платки – покрывать голову на верхнем этаже синагоги. На маме подростков платка не было, видимо, спрятала в сумочку. Муж её тоже был без кипы, а вид подростков свидетельствовал, что их не пустят в синагогу на пушечный выстрел. Семья выглядела небедной, читалось, что их предки – ашкенази, давно прибыли из Европы.

И живут они в респектабельных квартирах, где много книг и картин; а со временем подростки, изнывающие от общества нудных предков, будут также ходить после синагоги обедать семьями, только уже никогда не выучат идиш.

Покуда еврейская компания заканчивала трапезу, их столик, примостившись у барной стойки, ожидала мексиканская семья. Мексиканцы были празднично наглажены и выглядели по-деревенски торжественно. Встав из-за стола, мама еврейских подростков сумела поджать губы и в рамках дежурной улыбки дать мексиканцам понять, что не рассчитывала видеть здесь людей их слоя.

Мексиканская мама в ярких бусах и папа в кипенно-белой рубашке были и без того маленькими, а после поджатых губ уменьшились ещё на пару сантиметров. Ведь американцев хлебом не корми, только дай понаехавшему позавчера подчеркнуть, что здесь не место понаехавшим сегодня.

Недавний разговор с приятельницей, живущей в США, поразил меня количеством слова «мексиканцы» в частотном словаре. О чём бы ни шла речь, оказывалось, виноваты «эти мексиканцы – грязные, тупые, вонючие, убогие, бесстыжие, обдолбанные, ленивые, вороватые, криминальные, нелегальные… и хорошо бы их поскорее выселить из нашей страны!»

И было бессмысленно напоминать, что приятельница двадцать лет как припёрлась в США по туристической визе, нарушив закон о пересечении границы, натурализовалась через брак и живёт в штате, земля которого отнята Америкой у мексиканцев в ходе кровопролитной войны.

Присевшая на лучшее место освободившегося стола мексиканская дочка-старшеклассница в платье с блёстками подавала себя взрослой девушкой, а брат лет шести с зализанными гелем вихрами восторженно таращил глаза. Когда принесли заказ, он начал с сестрой возню за понравившийся кусок пиццы,