– Ты что, мне не веришь? – пьяно вскинулся стрелец и посмотрел на собеседника осоловелыми глазами.

– Да ну тебя!..

На другой день после учений в Москву пришли вести, что возвращается посольство из персидских земель. Привез их один из отправленных в составе посольства боярских детей по прозванию Михаил Давыдов. Узнав об этом, я велел без проволочек позвать его, и скоро гонец стоял передо мной и моими ближниками.

– Здрав буди, государь, – бухнулся он в ноги, едва поняв, кто перед ним.

– Встань, нечего полы протирать.

– Как прикажешь, царь-батюшка!

– Ну, рассказывай: как съездили, чего видали, чего слыхали?

– Так это… – немного растерялся Давыдов, – я письма от дьяка Иванова привез, там все описано…

– Успею я письма прочитать, ты мне своими словами расскажи, как вас приняли, да сделали ли дело, да что, может, видел в иных землях достойного, чтоб рассказать?

– Как повелишь, государь! Все расскажу как есть. Только начать-то с чего?

– Так с начала и начни, что за страна Персия?

– Богатая страна, государь. Обширная, и народу в ней много. Жарко только там и, бывает, лихоманка[30] свирепствует. Сначала мы по морю плыли, а потом, значит, дьяк наш купил верблюдов да лошадей и караванщика нанял, чтобы проводил, ну и двинулись мы дальше. Ах да, совсем забыл, шах как узнал, что мы приехали, послал нам навстречу кызылбашей[31] своих, чтобы проводили нас.

– Что, разбойники озоруют?

– Да как тебе сказать, государь, в тех краях что ни бек, то разбойник… купеческие караваны коли большие, от них откупаются, а малые могут и разграбить, а людей до смерти побить. Ищи-свищи потом ветра в поле. Да и кабы в поле – а то поначалу все больше горы. Но потом и поля пошли и леса даже. Ну и добрались мы до Исфахана. Шах Аббас принял нас с почетом. Подарки ему понравились, сетовал, правда, что девок ему не привезли для гарема. Он де наслышан, что девицы в наших землях красивые да ладные, и желал бы в своем гареме иметь таковых.

– Совсем осатанел, старый хрыч, – хмыкнул Вельяминов, – не хватало еще басурманам наших девиц дарить.

– Грузинские цари дарят, – пожал плечами боярский сын, – бывает, даже царских дочерей.

– Видать, тяжко им приходится, – задумчиво протянул Романов, – раз детьми откупаются…

– Что шах про торговлю сказал? – проигнорировал я проблемы Багратионов.

– Да шах не против. Вот только…

– Что «только»?

– Ну, он, как водится, такими делами заниматься не стал, а велел визирям своим, а те поначалу вельми обрадовались, потом заскучали, потом бакшиш[32] просить вздумали.

– Вот паразиты, нигде своего не упустят! Шаху не жаловались?

– Так шах не каждый день принимает, дела приходится через визирей вести, а им, сказывали, купцы местные заплатили, да так богато, что те словно оглохли.

– Вот, значит, как. Не хотят мусульмане конкуренции…

– Да какие мусульмане, государь! Сами кызылбаши горазды только воевать али грабить, а по торговле у них все больше армяне. А они хоша и христианского роду-племени, а иной раз к единоверцам хуже собак бывают. Только пусть тебе про эти дела, государь, сам дьяк расскажет. А то я многого не ведаю, еще перевру по простоте своей али недомыслию…

– Ладно, а скоро ли посольство прибудет?

– Так они с персидским послом и шахскими дарами по Волге идут, со всем, значит, бережением.

– Дарами, говоришь?

– Да, государь, и богатыми! Там и шелка драгоценные, и злато-серебро с камнями самоцветными, а еще звери заморские!

– Какие еще звери?

– Ну как же, пардусы[33], соколы, а еще слон.

– Что?.. Какой, к богу, слон!

– Известно какой, индейский. Здоровый, зараза, и жрет много!

– Блин, вот слона-то мне и не хватало для полного счастья!

– А то! Сказывают, что такового зверя ни у одного государя в Европе нету.

– А шведы с немцами как съездили?

– Да пес их знает! Расторговались с прибытком, этого не отнять, а что там дальше, не ведаю… Охти мне, государь, совсем запамятовал! Тот немец, которого все Крузиосом зовут, все время чертежи земель делал и велел копию тебе отвезти. Говорит-де, сохраннее будет. Мол, ваш царь наукам учен, и если что случится, то сможет разобрать.

– Не понял, а что случится-то?

– Да захворал он дорогой.

– А где копии?

– Сей момент представлю.

Я думал, что карта будет в тубусе, но на стол легла кожаная сумка с бумажными листами, на которых были вычерчены фрагменты карты с координатами и пояснениями, написанными латынью. Прикладывая один лист к другому, я скоро получил довольно подробный чертеж Волги и прилегающих к ней земель, а также Каспийского моря и севера Ирана.

– Да ради одного этого стоило посольство отправлять! – обрадованно воскликнул я. – Молодец, Давыдов – сын боярский! Жалую тебя шапкой да десятью рублями денег за службу.

– Благодарствую, – повалился тот снова в ноги.

Мои приближенные тем временем обступили стол, пытаясь понять, что меня так обрадовало. Листки вертели и так и сяк, но, по-видимому, ничего путного в голову не приходило. Первым не выдержал Никита:

– А чего тут?

– А вот посмотри. Вот Волга, а вот Дон.

– Ну, близко, и что?

– Али канал задумал прорыть, царь-батюшка? – сообразил Романов.

– Можно и канал, Иван Никитич, но главное – засеку поставить.

– Засеку?

– Ну сам посмотри – через реки летом не переправишься, больно широки. А если тут перегородить, то ни ногайцам, ни еще кому озоровать тут не получится.

– А земля там обильная… – задумчиво пробормотал боярин, – не чета нашей! Только лесами те места не богаты.

– Будет канал – будет и земля для вала.

Едва рассветет, в пробуждающемся городе начинается суета. Заспанные сторожа убирают рогатки, и по освобожденным от них улицам начинают сновать по своим делам москвичи. Одни торопятся на рынок, чтобы успеть купить свежих продуктов к своему столу, иные в церковь, третьи в мастерские, а прочие и вовсе неведомо по каким делам пробудились ни свет ни заря. В отличие от последних, Первушка Анциферов точно знал, куда идет, ибо поспешал на службу. Родителей своих, умерших во время голода, он почти не помнил. Иной родни у него не было, и пропал бы совсем мальчонка, если бы не подобрал отец Мелентий и не определил в монастырь. Отец келарь, правда, не больно-то обрадовался новому рту, но возражать отчего-то не посмел. Там парень вырос, обучился грамоте и даже немного писанию икон, однако для последнего дела оказался непригоден, ибо был строптив и к канону не привержен. Впрочем, нет худа без добра. Нашелся и у Первушки талант. Отрок оказался ловок писать вязью[34] и уставом, и его приставили к оформлению рукописных книг.