– А больше все одно не будет, – усмехнулся я, – страна в разорении, и те войска, что есть, из последних сил содержит. Потому и хочу не мешкая вперед выступить, чтобы разорения больше не допускать.

– Так-то оно так… – качает головой Квашнин, – но все же лучше пусть королевич к Смоленску подойдет да станет в осаду. Может, сдуру на приступ пойдет – глядишь, и сил у него поменее станет.

– И распустит отряды своих панов по окрестностям! Нет уж, Семен, больше нельзя эту саранчу на Русь пускать. Погуляли и будет.

– У Прозоровского почти восемь тысяч ратных… – как бы невзначай роняет Вельяминов.

– Продолжай-продолжай, что замолк?

– Если Владислава зажать между смоленскими стенами и нашим войском…

– С ним Ходкевич, – не соглашаюсь я, – не полезет он в такую ловушку. Бросит обозы и вывернется ужом. Нет, надо ему такую приманку предложить, чтобы он заглотил не раздумывая. Чтобы против его непобедимой кавалерии пехота стояла, как шведы при Киргхольме.

– А если не сдюжим? Всякое ведь бывает…

– А вот на этот случай нам князь Прозоровский со свежим резервом и пригодится.

– Ладно, государь, тебе виднее. Только вот что тем боярам скажем, которые своих дочерей привезли на смотр?

– Как ты думаешь, Никита, у ляхов знают, что я, вместо того чтобы к войне готовиться, смотр невест затеял?

– Это уж как водится…

– Вот пусть и думают так дальше.

План мой был прост, как все гениальное. Бояре, прослышав, что я решил развестись с Катариной Шведской, будто с ума сошли. Все, у кого были дочери на выданье или подходящие по возрасту родственницы, тащили их в столицу, невзирая на любые обстоятельства. Отменялись помолвки, забывались крестоцеловальные клятвы, рассыпались как карточные домики с трудом заключенные союзы. Как же, такой приз – царь женится! Уж больно много выиграет тот, кому он достанется. Я, со своей стороны, всячески поддерживал этот ажиотаж. То вместе со своими приближенными прогарцую мимо боярских теремов, вызвав охи и ахи за крепкими заборами. То парад проведу, пригласив бояр посмотреть, как красиво шагают мои мекленбуржцы. Конечно, девицам на такие мероприятия вроде как и нельзя, но как быть, если очень хочется? Выручали в таких случаях возки. До карет им, конечно, далеко, но поглазеть из окошек на устраиваемую царем потеху можно.

Как с усмешкой рассказывал Анисим, в преддверии смотра в московских лавках смели все дорогие ткани, украшения и румяна с белилами. Сколько он сам заработал на этом, я не спрашивал, чтобы ненароком не позавидовать, но выглядел Пушкарев очень довольным. Вторым выгодоприобретателем был мой лейб-медик Пьер О’Коннор. Франкоирландец прижился в России и давно бросил поиски философского камня и панацеи. Вместо них предприимчивый иноземец весьма успешно торговал лекарствами и косметическими средствами, нажив на этом совершенно неприличное состояние. Я, правда, сразу предупредил его, что если мой эскулап ненароком траванет кого-нибудь, заступаться не стану. Впрочем, хитрец Пьер только ухмыльнулся и заявил, что более всех иных заповедей Гиппократа он почитает «Не навреди!». Вот, ей-богу, была бы у меня медицинская академия, я бы заставил его диссертацию написать о плацебо…

Так вот, за всеми этими приготовлениями я намеревался скрыть подготовку к походу. Как все будет готово, мои войска форсированным маршем выдвинутся к Можайску, где были устроены магазины с припасами и амуницией. Потом… потом будет видно. Главное, чтобы поляки узнали о моем присутствии как можно позже.

Единственной проблемой было отношение церкви ко всему этому маскараду. Местоблюститель патриаршего престола отнесся к этой моей затее, мягко говоря, без энтузиазма. В принципе само намерение развестись с принцессой, не желающей принимать православие, возражений не вызывало… но ведь так дела не делаются! Ты сначала покайся да обратись к отцам своим духовным с прошением. Они хорошенько подумают, какую на тебя епитимию наложить. Побудешь под прещением да помолишься, а там, глядишь, и разведем. И только потом – смотр невест! Поняв, что Исидор не шутит, я искренне повинился перед ним и рассказал все как есть. Митрополит немного подумал и сказал свое веское: «Нет!»

Тут уже взыграло ретивое у царя-батюшки, то бишь меня. Сказано же, не собираюсь я ни жениться, ни разводиться. Волю свою ни собору, ни думе я не объявлял. Смотр официально не созывал, а если бояре и царедворцы сами себе чего надумали, так с меня какой спрос? И благословления я у тебя, владыко, не прошу, а лишь нижайше требую, чтобы ты помалкивал до поры. В общем, кое-как удалось иерарха уломать. Впрочем, кривить душой ему не пришлось, выручил митрополит Иона. Сему достойному мужу я о своих коварных замыслах не поведал, а вот он принял их за чистую монету и недолго думая провозгласил с кафедры, что брак, заключенный царем с неправославной принцессой, законным быть не может. И потому Иван Федорович в своем праве, а кому не нравится, может становиться в очередь за отлучением. Засомневавшиеся было бояре восприняли эту новость с энтузиазмом и продолжили подготовку. А я… а я с загадочным лицом улыбался.

С тех пор как братец Никита прознал о прогулках Алены по Москве, единственным ее развлечением стали посещения немногочисленных подруг. Иногда ее одиночество скрашивала Ефросинья Панина, иногда заглядывала Маша Романова, но чаще всего к ней забегали дочери Анисима Пушкарева: Глафира и Марьюшка. Одних их, конечно, не пускали, но Авдотья была вечно занята по хозяйству, и за девицами приглядывала пожилая холопка, которую обычно тут же спроваживали на кухню, чтобы не мешалась. Оставшись одни, девушки гуляли в саду, качались на качелях, потом шли в девичью примерять наряды и украшения или разглядывать мудреные картинки в заморских книжках.

– Хотела ленты новые, – застенчиво улыбаясь, говорила Глаша, – так все разобрали. В лавке хоть шаром покати – ни камки, ни атласа, ни кисеи. Как с ума все посходили.

– На смотр собираются, дурынды! – смешливо фыркнула Марьюшка, примеряя ярко-красные коралловые бусы. – Правда, красиво?

– Дай-ка поправлю, – улыбнулась Алена, – вот так гораздо лучше! А что за смотр?

– Да так, глупости всякие… – смутилась старшая Пушкарева, внезапно припомнившая, о чем говорил батюшка, прежде чем отпустить их с сестрой в гости.

– Вот, примерь это, – протянула ей боярышня богато изукрашенный венец с подвесками.

– Охти мне! – всплеснула та руками. – Не посмею я такую красоту примерить.

– Ничто, примеряй, я хоть посмотрю, как оно выглядит.

Выдержать такое искушение девушка не могла и тут же надела убор. Критически осмотрев подружку, Вельяминова добавила к венцу серьги и ожерелье.

– Глаша, – взвизгнула от восторга Марья, – какая ты красавица!

– Правда?

– Конечно, правда! Жалко, зеркала во весь рост нет, про какие мне Ваня рассказывал…

– Во весь рост – нет, – улыбнулась боярышня, – но кое-что есть.

С этими словами она вынула из ларца небольшое зеркало в серебряной оправе и протянула его Пушкаревым. Вправду сказать, Глафира и без всяких украшений была чудо как хороша. Тонкие черты лица, белоснежная кожа, не требующая белил, и густые черные волосы, собранные в тугую косу, могли кого угодно лишить покоя, а уж в богатом уборе и вовсе выглядела как заморская королевна. Пока она восторженно разглядывала себя в мутноватом зеркальце, ничего не забывающая Алена наклонилась к девочке и тихонько спросила: