в моих глазах блестят слезы, которым я не желаю дать упасть.

Улыбка Луки повторяет мою собственную, смесь облегчения и благоговения.

— Наш ребенок, — повторяет он.

Доктор наконец поднимает глаза от экрана, на ее губах играет призрак улыбки.

— Все выглядит хорошо. Ребенок, похоже, хорошо себя чувствует, несмотря на испуг.

— Спасибо, — выдыхаю я.

Когда врач передает мне салфетку и уходит, оставляя нам видимость уединения в стерильной комнате, Лука берется за дело с нежностью, которая удивляет меня каждый раз. Он осторожно стирает холодный гель с моего живота.

Я наблюдаю за ним, за этим сложным человеком, который поддерживал меня в бури и в штиль, и чувствую, что мое сердце раздувается от эмоций, которым нет названия. Именно в эти спокойные моменты я вижу его отчетливо — не только суровую внешность, но и человека, которому не все равно, который действительно небезразличен.

— Спасибо, что пришел, — говорю я, и наши глаза встречаются.

Лука поднимает взгляд, его глаза встречаются с моими, и в них я вижу отражение своих собственных бурных чувств — страха, надежды, решимости.

— Я бы нигде больше не был, — отвечает он.

В этот момент, когда его рука все еще лежит на моей коже, а мир за окном ждет, что он снова обрушится на нас, я позволяю себе минуту уязвимости.

— Я знаю, — признаю я, позволяя стенам, которые я возвела вокруг своего сердца, немного треснуть. — И я рада, что ты здесь.

Как раз в тот момент, когда я собираюсь спустить ноги с кровати, готовая встретиться с внешним миром с его бесконечными сложностями, внезапный трепет в животе заставляет меня остановиться. Это похоже на тайное рукопожатие, крошечный бунт против жизни, которую мы создали, дающий о себе знать.

— Ты это почувствовал? — Я задыхаюсь, мое раздражение по поводу холодного геля, больницы и всей этой чертовой ситуации растворяется в удивлении.

Рука Луки замирает на моей коже, его глаза расширены от предвкушения.

— Что почувствовал? — В его голосе смешались волнение и растерянность, какие бывают у детей, когда им говоришь, что в снежный день школы не будет.

— Подожди — шепчу я, и по моему лицу расползается ухмылка. Секунды проходят в напряженном ожидании, и вот — снова удар. Пинок, на этот раз безошибочный, маленькое приветствие нашего малыша, говорящее: "Эй, я тоже здесь, вы же знаете".

Смех Луки, звук, ставший моей любимой мелодией, наполняет комнату.

— Я его почувствовал! Он только что пнул тебя!

— Он? — Я поднимаю бровь, моя дерзкая сторона проявляется в ухмылке. — Не будь так уверен. Там может быть маленькая чемпионка по кикбоксингу.

Лука ухмыляется, в его глазах сверкает вызов.

— О? Уже ставишь против меня?

Я не могу сдержать смех, который так и рвется наружу.

— Всегда, — отвечаю я, и атмосфера между нами становится легкой и искрится игривым подшучиванием. — Давай просто подождем и посмотрим, кто будет готовить ужин, когда придет время.

— Договорились, — соглашается Лука, его рука все еще задерживается на моем животе, словно ожидая очередного знака от нашего крошечного бунтаря. — Но в любом случае этот ребенок будет бойцом. Получит лучшее из обоих миров.

— Верно, — соглашаюсь я, склоняясь к его прикосновению, и момент смягчается по краям. — Идеальное сочетание.

Смех затихает, и на мои мысли падает тень. Груз нашей реальности, опасностей, которые таятся за пределами безопасности этой больничной палаты, давит на меня. Я начинаю говорить о страхе, который хранила в глубине души, о шепоте сомнений, который охлаждает тепло между нами.

— Лука, ты никогда не думал… может, было бы безопаснее, если бы… если бы мы отдали ребенка на усыновление? Чтобы уберечь его от… всего этого?

Выражение лица Луки меняется, радость, которая была несколько минут назад, сменяется глубиной понимания, которую может предложить только тот, кто пережил такую бурю.

— Лана, я знаю, что ты напугана. Мы тоже. Но подумай об этом…

Ребенок снова пинается. Как будто наш нерожденный ребенок слушает, голосуя за то, чтобы остаться с нами, чтобы сражаться вместе с нами.

Я продолжаю, слова льются со смесью страха и решимости.

— Если кто-то может проникнуть в наш дом, чтобы причинить вред мне, то, скорее всего, он выследит и нашего ребенка. Лучше держать его рядом, вырастить его настолько свирепым, чтобы он мог защитить себя.

Лука кивает, его хватка на моей руке становится крепче.

— Именно так. Мы будем учить его, и защищать. У него есть мы, Лана. И мы не просто кто-то, мы его родители. Мы позаботимся о том, чтобы он был сильным, умным… и даже свирепым.

Его слова, искренние и наполненные непоколебимой приверженностью, укрепляют мою решимость. Мысль о том, чтобы расстаться с нашим ребенком, когда-то была мимолетной, рожденной страхом, теперь кажется немыслимой. Этот ребенок, наш ребенок, должен быть с нами, несмотря на опасности, которые таит в себе наша жизнь.

С помощью Луки я снова беру себя в руки.

Словно почувствовав мою потребность в смене обстановки, Лука наклоняется ко мне с озорным блеском в глазах.

— Знаешь, если наш ребенок унаследует твое упрямство, нам придется несладко.

Я не могу удержаться от фырканья, но напряжение ослабевает, когда я отвечаю:

— О, как будто твое чутье на драматические входы — это меньшая черта, о которой стоит беспокоиться.

Он хихикает, звук теплый и успокаивающий. Сократив расстояние между нами, он нежно кладет руку мне на щеку, его прикосновение мягкое, но наполненное интенсивностью, от которой у меня бешено колотится сердце.

— Тогда, — говорит он, его голос переходит на более флиртующий тон, — думаю, нам придется научить его искусству драматического ухода. Начиная с того, как заставить его маму краснеть по команде.

Воздух между нами трещит от игривой, но ощутимой энергии. Я закатываю глаза, но в моем жесте безошибочно угадывается привязанность.

— Как будто я когда-нибудь попадусь на такую очевидную уловку.

В ответ он ухмыляется, что обещает как вызов, так и награду.

— О, ты попадаешься на нее каждый раз.

Прежде чем я успеваю ответить, Лука притягивает меня к себе, и пространство между нами исчезает, когда его губы встречаются с моими. Его ухмылка становится шире, когда он притягивает меня ближе, одна рука скользит вверх по позвоночнику, чтобы коснуться моего затылка. Другая его рука скользит вниз по моей талии, прослеживая изгиб бедра, а затем прижимается к шву моих джинсов.

— Я скучал по тебе, — говорит он.

Он начинает целовать меня в шею.

— Лука… Мы не можем сделать это здесь. Что, если войдет доктор?

Лука хихикает, на его губах играет лукавая улыбка.

— Тогда нам придется сделать это быстро, — шепчет он мне на ухо,