упомянуто об эмансипации евреев актом революции в 1791 году, ибо Наполеон тогда резко отвернулся от недавнего революционного прошлого; все ораторы должны были славить императора как первого освободителя и преобразователя еврейского народа. В заседаниях Синедриона много внимания обращалось на декоративную сторону. Все члены Синедриона были одеты, по распоряжению властей, в черные мантии и черные шляпы, а чле­ны президиума — в бархатные или шелковые рясы с широкими поясами и в отороченные мехом шляпы. Члены сидели полукругом, по обеим сторонам президиума, занимая места по порядку старшинства. Заседания были публичны и составляли любопытное зрелище не только для еврейской, но и для христианской публики; это стесняло свободу прений и заставляло молчать многих делегатов, которым неловко было отстаивать публично свои искренние, но немодные убеждения.

И действительно, заседания Синедриона представляли собою только церемониальное дополнение к работе, уже сделанной собранием нотаблей. Живая связь между обоими собраниями была налицо: председатель бывшего собрания Авраам Фуртадо состоял докладчиком по важнейшим вопросам в Синедрионе. В семи заседаниях Синедрион успел рассмотреть ответы прежних депутатов на все 12 вопросов и выслушать по каждому вопросу красноречивый доклад Фуртадо; почти без прений, единогласно принимались ответы прежнего собрания, но излагались они в форме «поучительных решений» (decisions doctrinales), с дополнениями и объяснениями. В новой «декларации», предпосланной тексту ответов, высказывалось принципиальное отношение Синедриона к вопросу о совместимости законов иудаизма с государственными. В этой декларации, где чувствовалась рука вольнодумца Фуртадо, говорилось, что законы иудаизма делятся на два разряда: религиозные и политические; первые неизменны и независимы от условий времени и места; политические же законы, приспособленные к эпохе самостоятельного государства или собственной территории в Палестине, неприменимы с тех пор, как еврейский народ перестал быть национальным организмом («depuis qu’il ne forme plus un corps de nation»). Но и религиозные предписания, при столкновении с гражданскими законами современного государства, должны уступить им или приспособляться к ним — последняя мысль не высказывалась прямо во вступительной декларации, но проводилась в ряде решений Синедриона. Так, в решениях по вопросам семейного права Синедрион категорически установил недействительность тех раввинских актов брака и развода, которым не предшествуют соответствующие гражданские акты. Решение по вопросу о смешанных браках изложено в очень уступчивой форме: такие браки граждански действительны и, хотя не могут быть освящены религией, не влекут за собою анафемы.

Об исчезновении национального типа семьи в смешанном браке нельзя было сокрушаться после того, как еврейство было объявлено мертвой нацией... Далее Синедрион решил, что евреи-солдаты во время службы свободны от всех религиозных обязанностей, с воен­ной службой несовместимых. Только в резолюциях по вопросам о промыслах и особенно о ростовщичестве Синедрион заговорил дос­тойным языком, решительно осуждая позорные операции ростовщи­ков и горячо призывая соплеменников к полезным промыслам, ныне всем доступным благодаря равноправию[27].

Ровно месяц продолжались занятия Синедриона. Заключитель­ное заседание состоялось 9 марта 1807 г. Председатель прочел пись­мо императорских комиссаров о том, что правительство считает дело Синедриона благополучно законченным. Синедрион закрылся, но многие его члены вернулись в собрание нотаблей, которое играло роль пленума парламента и возобновило свои заседания 25 марта. Здесь Фуртадо подвел итог деятельности обоих парламентов, при­чем повторил декларацию о принадлежности евреев к французской нации в категорической форме: «Мы заявили, что, не будучи особой национальностью (corps de nation) и пользуясь преимуществом вой­ти в состав великой (французской) нации, мы не можем в моральном отношении делать какое-нибудь различие между нашими согражда­нами и нашими единоверцами». Минорная нота прозвучала в голосе председателя только в момент, когда ему пришлось объяснить смутивший всех факт, что члены Синедриона не удостоились аудиенции у Наполеона: внезапный отъезд императора на войну помешал ему принять еврейских представителей, а последним — лично поблаго­дарить «нашего славного благодетеля». В следующих заседаниях со­брание, после долгих прений, приняло резолюцию о желательности репрессивных мер против тех евреев-ростовщиков и торговцев ста­рьем, которые своим поведением вызывают жалобы и бросают тень на своих «единоверцев»: но в то же время было решено ходатай­ствовать об отмене разорительного для еврейских кредиторов дек­рета 30 мая 1806 г., приостановившего взыскание долгов. 6 апреля 1807 г. собрание нотаблей было закрыто, после прочтения простого уведомления комиссаров, что все порученные собранию работы за­кончены.

Вызванные к жизни капризом Наполеона, оба еврейских «пар­ламента» постепенно теряли для него интерес. Сначала аппетиты Наполеона росли по мере уступчивости еврейских деятелей. От Си­недриона он ждал[28], сверх сделанных уступок, еще следующих мероп­риятий: запрещения евреям ссудных операций и ограничения других видов торговли на известный срок, затем поощрения смешанных браков, даже с установлением нормы: один смешанный брак на два еврейских («дабы еврейская кровь утратила свою особенность»); на­конец, он желал, чтобы Синедрион гарантировал правильное отбы­вание евреями воинской повинности. Вообще, Наполеон желал, что­бы еврейские «представители» дали ему повод к установлению oneки над евреями. Его верный слуга, министр Шампаньи, вполне раз­делял желание своего господина. «Необходимо, — писал он импера­тору, — чтобы эти собрания своими решениями дали нам оружие против себя самих и против того племени, дело которого они защи­щают». Таким образом говорили между собою два авгура политики в те дни, когда еврейские депутаты расточали похвалы «славному благодетелю, Наполеону Великому», которого «Бог избрал орудием своей милости» для спасения униженных «потомков древнего Яко­ва»! Скоро тайные замыслы Наполеона стали явными, и евреи по­чувствовали на себе его «благодетельную» руку.

§ 23. «Позорный декрет» (1808)

Занятый переделыванием карты Европы, Наполеон не мог много думать о евреях. Год «еврейских парламентов» (1806—1807) был годом величайших политических кризисов: создан Рейнский союз, разбита и унижена Пруссия, из прусской и австрийской Польши выкроено Варшавское герцогство. Не до евреев было те­перь низвергателю королей, властелину усмиренной Европы. Ев­реи усмирялись без помощи армии и пушек: императорскими дек­ретами и распоряжениями администрации. Чиновники продолжа­ли дело своего шефа в его духе. Когда весною 1807 г. истекал годо­вой срок действия декрета о приостановке платежей по еврейским ссудам, имперский канцлер Камбасерес простым циркуляром про­длил действие этого произвольного и разорительного декрета на нео­пределенное время, впредь до особых распоряжений императора, быв­шего тогда в походе. Ходатайство собрания нотаблей в этом пункте не было уважено, и не в одном этом. Все надежды «еврейского пар­ламента» рухнули, когда Наполеон вновь удосужился подумать о еврейском вопросе.

Во время своих походов в Германию и Польшу, совпавших с годом заседаний еврейских парламентов, Наполеон имел возмож­ность присматриваться к жизни патриархальных еврейских масс и вынес впечатление, что с такими массами трудно будет справиться путем мирных реформ, а необходимы принудительные меры[29]. В