Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В заседании 17 сентября комиссары объявили членам собрания нотаблей, что император доволен их резолюциями и что теперь предстоит созыв «Великого Синедриона» (Grand Sanhedrin). Моле произнес на сей раз речь в более примирительном духе. Он говорил о величественном зрелище «этого собрания просвещенных людей, избранных среди потомков древнейшего народа»; он уверял, что Наполеон является единственным спасителем «разбросанных по земному шару остатков нации, славной и в своем падении», но этот могущественный покровитель «требует религиозной гарантии» того, что будут точно соблюдены начала, изложенные в ответах собрания нотаблей. Такую гарантию должно дать другое, более компетентное собрание, «решения которого могли бы быть поставлены рядом с Талмудом и приобрести наибольшую авторитетность для евреев всех стран». Предстоящий Синедрион призван быть толкователем действительного смысла еврейского закона и «устранить все ложные толкования прежних веков». Две трети его членов должны состоять из раввинов, частью входящих в собрание нотаблей, частью вновь избираемых общинами; одна же треть должна быть избрана тайным голосованием из светских членов этого собрания. Последнее должно выделить из своего состава девятичленный организационный комитет, в котором имеют быть представлены все три группы депутатов — «португальских», немецких и итальянских евреев. Организационному комитету поручается объявить «всем синагогам Европы», что они могут послать в Париж своих депутатов для участия в Синедрионе.
Собрание, не посвященное в замыслы Наполеона, выслушало с восторгом известие о созыве Синедриона. Многие восхищались традиционною формою предстоящего собора, самим его именем, напоминавшим о славном прошлом. Под этой исторической декорацией одни не замечали дерзкого притязания реформировать иудаизм по указке правительства, другие замечали это и одобряли. Один из сторонников казенной реформации, председатель собрания Фуртадо, произнес длинную восторженную речь в ответ на речь Моле. Он воскурил фимиам императору, «регулирующему судьбы Европы», который среди своих мировых забот находит нужным думать о «нашем возрождении», и развил ту мысль, что всякая «положительная религия» должна быть подчинена надзору правительства, дабы она не распространяла суеверия и вредных для морали идей.
Последние месяцы 1806 и начало 1807 г. протекли для собрания нотаблей в подготовительных к Синедриону работах, которые с особенным усердием исполнялись девятичленным комитетом, при участии императорских комиссаров. В начале октября комитет обнародовал воззвание ко всем евреям Европы, торжественно возвещая о «великом событии» — предстоящем открытии Синедриона: это событие откроет «для рассеянных потомков Авраама период свободы и счастья». Воззвание, напечатанное на четырех языках — французском, еврейском, итальянском и немецком, производило сильное впечатление, особенно на евреев вне Франции, не знавших о настоящей подкладке предпринятой Наполеоном реорганизации еврейства. В декабре собрание нотаблей одобрило выработанный «комитетом девяти» проект устройства еврейских консисторий, как посредствующих органов между общинами и правительством. В объяснительной записке к проекту доводом в его пользу выставлялись не столько интересы общинного самоуправления, сколько то, что консистории будут служить видам правительства, наблюдая за исполнением решений собрания нотаблей и Синедриона и, между прочим, заботясь о привлечении еврейской молодежи к «благородной военной профессии». Во всех этих декларациях и решениях сквозит одно стремление: угодить Наполеону.
В одном из последних заседаний нотаблей (5 февраля 1807) молодой депутат департамента Alpes-Maritimes, Исаак-Самуил Авигдор из Ниццы, произнес странную речь: он старался «исторически» доказать, что высшие представители христианской церкви во все времена относились дружелюбно к евреям и запрещали их преследовать, а потому заслуживают благодарность еврейского народа. Авигдор предложил собранию резолюцию следующего содержания: «Депутаты Французской империи и Итальянского королевства в еврейском соборе, движимые чувством благодарности за непрестанные благодеяния христианского духовенства в прошлые века по отношению к евреям различных государств Европы; исполненные признательности за помощь, которую многие первосвященники (папы) и другие духовные сановники оказывали евреям различных стран в те времена, когда варварство, предрассудки и невежество соединились для преследования и извержения их из недр общества, — постановляют: начертать выражения этих чувств в сегодняшнем протоколе собрания, дабы это служило навсегда свидетельством признательности собравшихся здесь евреев за благодеяния, полученные предшествующими поколениями от церковных сановников различных стран Европы. Копия этого протокола посылается министру исповеданий». Собрание приняло странное предложение Авигдора. Потомки средневековых изгнанников Франции, марранов и жертв папской инквизиции увековечили в актах «благодеяния» римских пап, между которыми были и такие Гаманы в тиаре, как Иннокентий III, Павел IV и современный Пий VI, автор эдикта 1775 года. Такое раболепие удивило даже наполеоновских комиссаров, присутствовавших в заседании, и один из них (Порталис) сообщил об этом императору, как об очень «пикантном» факте: евреи прославляют терпимость и кротость католической церкви в то время, как многие христиане «во имя мнимой философии непристойно выступают против фанатизма и нетерпимости католических священников». Сколько терпимости было в католическом духовенстве, видно из одной жадобы, поступившей к министру исповеданий одновременно с резолюцией еврейского собрания: один еврей, муниципальный советник в городе Кони, жаловался, что местный католический священник запретил ему войти в церковь в день, когда там пели «Те Deum» за императора... Наполеону, конечно, прокатолическая манифестация еврейских депутатов доставила большое удовольствие: он убедился, что на такое угодливое собрание смело можно положиться и что вожди его сумеют провести планы правительства в предстоящем парижском Синедрионе.
§ 22. «Великий Синедрион» в Париже (1807)
9 февраля 1807 года в Париже открылись заседания Синедриона. В состав его входили 46 раввинов и 25 мирян, при 10 кандидатах и двух писцах; часть вновь избранных раввинов прибыла из Италии и Германии. Президиум, назначенный по распоряжению министра внутренних дел, состоял из трех раввинов, которым присвоены были титулы членов президиума древнего Синедриона: председателем (nassi) был эльзасский раввин Давид Зинцгейм, его первым товарищем (av-bet-din) итальянский раввин Иошуа Сегре, а вторым товарищем (chacham) Авраам Колонья из Мантуи. Первому заседанию предшествовало торжественное богослужение в синагоге. Раввин Зинцгейм, держа свиток Торы в руках, произнес на еврейском языке молитву за «нашего бессмертного императора», за славу его оружия и скорое восстановление мира. Восторженную речь произнес по-итальянски Колонья. Это был панегирик «чудесному человеку», который совершил чудо, явленное Богом в видении пророку Иехезкелю: воскресение Израиля из груды сухих костей. Наполеон, «творческий гений, который из всех смертных наилучше создан по образу Божию», ныне извлекает отверженный народ из глубины его унижения и приобщает к гражданской жизни, и народ должен показать себя достойным этой великой милости, доказать свой патриотизм, посылать свою молодежь на военную службу, «под славные знамена Наполеона Великого». Из синагоги собравшиеся отправились в зал заседаний, в помещении Городского дома, и здесь повторились те же патриотические манифестации. Ни одним еловом не было