На то, как у него отрастает хвост, а ноги заменяют мощные, когтистые лапы я уже не обратила внимания…

— Он…он…он, — я не могла озвучить то, что увидела. В этом же совсем не было смысла, — с крыльями….

Горыныч вылетел в дверь, не предназначенную для созданий его размеров — для огромных, крылатых ящериц с шипастым хвостом и золотой, горящей на свету чешуей, и легко, не уделив этому ни капли своего внимания, расширил проход, вместо ровной арки, устроив кривой пролом впечатляющего размера.

— Да, дедова кровь дала о себе знать. — не без гордости ответил Аспид. А потом меня попросту отодвинули в сторону, велели подняться по ступеням и спрятаться за троном, чтобы не пострадала если вдруг Кош очнется раньше, чем положено.

Будто бы он мог очнуться, будто бы смерть — это так, несущественная мелочь, что-то вроде крепкого сна, который пусть и сложно, но вполне реально стряхнуть.

Я не смогла выполнить Змеево требование, у меня не хватило на это сил, все что мне удалось сделать — добрести до лестницы, подняться на три ступени, да так там и сесть, со стороны наблюдая, как озабоченно переговариваются Змеи, отсчитывают секунды, следят за тем, как истаевает Игла, отнявшая жизнь их царя.

И чем прозрачнее и тоньше становилась она, тем напряженнее и темнее делались лица Змеев.

Горыныч с добычей вернулся в то самое время, как Игла начала крошиться и рассыпаться в пыль.

Влетел в зал, путая напряженную тишину с шорохом своих крыльев и тихим поскуливанием зажатой в его лапах жертвы.

Стрелком оказался Иван. Иван царевич, Иван дурак. Иван жених. Иван посредственный лучник, даже попавший в лапы Змея, продолжал прижимать к себе причудливый лук, не годный для обычных стрел, но идеально подходящий для ведьминых Игл.

Тот самый человек, отданный болотнице на забаву…

Обратно Горыныч превращался быстрее: крылья и хвост исчезли, а плащ брата своевременно прикрыл спешно теряющее чешую голое тело.

— Сейчас ты нам все расскажешь, — зловещим, ломающимсся от звериного рыка и змеиного шипения голосом, пообещал он. Костяные наросты на голове исчезли в последнюю очередь, забавно утопая в растрепанном золоте волос.

Отвлеченные Иваном, Змеи ненадолго позабыли о мертвом царе, в просторном тронном зале в один миг стало тесно от жажды крови и душной злобы. Нечисть, не изменняя себе, желала разорвать царевича на части. И он чувствовал это, так же как чувствовала и я.

Вероятно, именно потому был так разговорчив и с охотой отвечал на все вопросы. Надеялся на что-то, старательно избегая смотреть в сторону распростертого на камнях тела.

Рассказал он о том, как при царском дворе над ним потешаться начали, как насмехались из-за того, что он невесту свою проворонил. Кто-то считал, что я сама сбежала и в лапы нечисти попала — что разумеется было правдой, другие (и их было большинство) уверены были в том, что меня нечисть прямо перед свадьбой похитила, а волосы отрезала для того, чтобы воровать проще было. Будто бы с волосами совсем непосильной задачей воровство сделалось. Кто бы как не считал, все сходились во мнении, что царевич слабак и трус, раз за спиной богатырской прячется, да не желает лично отправиться невесту спасать.

Терпел он насмешки долго, но когда и Илья домой поворатился ни с чем, стало совсем туго, даже братья родные не ленились ему пенять. И потому, когда в царские хоромы царица Моревна пожаловала, да к нему с предложением наведалась, он без раздумий согласился.

Змеи слушали внимательно, а Иван, браслет из волос моих сплетенный Аспиду отдал да рассказал еще, как ведьма царских кровей научила его след мой с помощью этого браслета искать, как от всех бед да напастей заговорила, да лук верный дала, с колчаном стрел чудных…

— Иглы я все сжег и пепел в землю втоптал, — хмуро вставил свое слово Горыныч.

— Но он же в меня стрелял, — подала я голос, озадаченная этим фактом. Он эе правда стрелял в меня и если бы Кощей беду не почуял, если бы не оттолкнул…представить на месте бездыханного царя бездыханную себя получилось с ужасающей легкостью.

— Времени у меня не было, а ты стояла, — тут же, с охотой отозвался Иван, — и без того на болотах время потерял, покуда сойти с них на верную дорожку пытался, а защита Марьина на оговоренный срок назначен, коли по истечении срока я все еще на землях Кощеевых буду, ничто мне уже помочь не сможет. А ты все стояла, пути стреле не давала…

— И потому ты меня убить решил. — сухо отозвалась я, все еще видя себя там, на полу, с истаявшей стрелой в груди.

— Не убить, Марья обещала, что стрелы ее людям не страшны, они силу нечистую уничтожают, тебя бы эта стрела насквозь пролетела, ничуть не навредив…

— Всех они уничтожают, не видят разницы между тем человек перед ними, или нечисть. Для всех опасны, — перебил его Аспид брезгливо поджимая губы, будто даже говорить с царевичем ему было гадко…впрочем, может и было, — кроме того, в чьих руках лук находится.

— Сбежал-то чего…герой? — поджимая губы, спросил Тугарин с презгливой злостью разглядывая моего трясущегося женишка.

— Не выдержал героичности своего поступка. Простейший человеческий инстинкт — бежать от наказания, — выплюнул Горыныч.

Я сморгнула, прогоняя видение своей смерти и почти пропустила слова Змея мимо ушей невольно, не без страха и глупой надежды следя за Кощеем, тайно ожидая, что он сейчас шевельнется — не желало вмещаться в меня осознание царевой смерти. Слишком легко ее приняли Змеи, пусть и с горечью, но спокойно, как большую беду…но смерть государя не была большой бедой — слишком мелким и несерьезным казалось это означение для приключившегося горя.

Вот только не одну лишь радость испытала я, когда рука Кощеева все ж таки дрогнула и он первый, неслышный вздох сделал.

— Горыныч, — сиплым от ужаса голосом едва слышно позвала я, отчаянно путаясь в чувствах. Радость моя была безумной и слишком тесно соседствовала со страхом.

Занятые обсуждением приговора царевича, меня не услышал ни один Змей. Зато услышал Кощей.

Глаза он открыл резко, слишком уж резко, чтобы это не вызывало колючего холодка в животе, повернул голову ко мне и я окончательно забыла, как дышать. Зрачок его горел красным, неживым огнем, побелевшие губы были плотно сжаты, кожа на скулах посерела и натянулась, черты заострились, лицо вытянулось, нос удлиннился.

— Аспид, — еще раз позвала я, чувствуя, как меня душит паника.

Старший змей обернулся — то ли расслышал мой призыв, то ли почуял неладное, увидел как царь его с неторопливой целеустремленностью недавнего трупа поднимается с пола, как не видно крови на черной рубахи и не разглядеть жизни в омертвелых глазах. Аспид выругался с отчаянной злостью, привлекая к проблеме внимание сыновей. Про Ивана они забыли в тот же миг.

Я сидела как сидела, на третьей ступени, подобрав ноги и боясь шевельнуться, пока три Змея пытались усмирить своего царя. И камень крошился под их ногами, стены стонали, а я почти сразу зажала уши, уткнувшись носом в колени, чтобы не видеть и не слышать. Порывы чужой магии сильной и беспощадной, рвали подол сарафана, ерошили мои волосы, завывали в темной вышине сводов.