Они идут за такой тучей в течение многих дней и недель, пока не потеряют ее из виду, когда ночью, в кромешной тьме, ветер не унесет ее куда–нибудь за горизонт.

«Люди, идущие за облаками» считают эту землю своей, считают, что вот это – под ногами, принадлежит им, и они никогда не променяют ее ни на что другое, даже если им предложат место в Раю. Им достаточно было бы совершить переход на юг, и они попали бы в бесконечные степи, где на зеленых лугах пасутся стада антилоп и зебр, а еще дальше начинаются влажные леса, но они предпочитают оставаться здесь, в этом мире песка и жажды.

– Почему?

В ответ она лишь улыбнулась.

– Это все равно, что спросить у моря, почему оно голубое, у облаков, почему они белые, а у гор, от чего такие высокие … Они такие, какие есть и этого достаточно.

«И когда же закончится эта равнина?»– уныло думал Давид, слушая Миранду вполуха.

Он с силой вдавил в пол педаль газа, и машина понеслась по земле, плотной и ровной, похожей на шоссе, шоссе которое никто никогда не строил.

Вдруг впереди появился странный куст – высокий, густой, но на тонком стебле и «беллах», увидев его, закричал, как умалишенный:

– Наама!

– Какого дьявола! Что еще за «наама»?

Но африканец продолжал вопить что–то несуразное и кривляться, тогда Давид свернул и направился прямо к кусту, но тот вдруг выпрямился и побежал по равнине на длинных и сильных ногах с такой скоростью, словно сам черт гнался за ним.

– Смотрите! Страус, страус!

Они следовали за ним в течение некоторого времени, пока тот не выбился из сил, потом резко повернул в сторону и понесся на юг.

Сквозь дымку начали просматриваться дюны, и африканец указал на неширокий проход между ними.

– Нам туда…

И они поехали в указанном направлении, подпрыгивая и трясясь на неровностях земли и на камнях – равнина, с ее плоской и ровной поверхностью, к сожалению, закончилась.

Солнце уже начало клониться к горизонту, когда вдалеке, на фоне невысоких дюн, заметили несколько пальм. И когда наступила ночь, они наконец–то добрались до оазиса и остановились у небольшого озерца.

Давид выключил двигатель и все вышли из автомобиля. Вокруг не было ни одной живой души, царила полная, неестественная тишина и даже привычный для этого времени суток легкий ночной ветерок отсутствовал, верхушки пальм тяжело повисли без движения.

Миранда с досады топнула ногой и зло ударила кулаком по капоту автомобиля.

– Вот, проклятье! Уже уехали! И где же их теперь искать?

«Беллах» подошел к воде и начал внимательно изучать следы на песке, потрогал верблюжьи экскременты, разбросанные повсюду, и уверенно заявил:

– Они уехали не так давно. Может быть час назад. Или даже меньше…

Миранда подошла к автомобилю и начала нервно нажимать клаксон.

– Алек! – кричала она в ночь. – Алек, это – я! Миранда!

Но в ответ ни звука. С недовольным выражением подошла к багажнику, вынула двустволку и выстрелила в воздух с обоих стволов.

Звук выстрела растворился в темноте, распугав ночных обитателей Сахары: хитрого фенека с большими ушами, дурно пахнущую гиену, охотящуюся на зайцев, крыс, змей, не брезгающую даже насекомыми.

Но и на этот раз ответа не последовало.

Миранда еще некоторое время стояла неподвижно, держа в руках ружье и прислушивалась, но, в конце концов, разочарованная вернулась к машине и убрала ружье в багажник.

– Хорошо… – обреченно сказала она. – Разобьем тогда лагерь.

– Завтра утром мы сможем пойти по их следам, – предложил африканец.

Давид и «беллах» разожгли костер и принялись наполнять канистры водой. Миранда готовила ужин. Потом все по очереди искупались.

Миранда пошла купаться первой, вернулась к костру с мокрыми и блестящими волосами, в чистой, постиранной одежде и с довольной улыбкой на губах.

– По крайней мере, я наконец–то счистила с себя всю грязь, которой, наверное, хватило бы засыпать колодец.

Она передала кусок мыла Давиду. Он отошел от костра в темноту, разделся, и, осторожно ступая по песку, вошел в теплую, черную воду. И это было странное, сказочное ощущение, когда купаешься посреди пустыни, а вокруг ничего, кроме песка и тишины, а над головой редким веером повисли ветви пальмы, и сквозь них проглядывает серебристое от бесконечного количества сверкающих звезд ночное небо.

В памяти всплыла фраза: «В пустыне звезды так близко, что туареги накалывают их на кончик копья и кладут на землю, чтобы освещать свой путь в ночи». Кто это написал, он не мог вспомнить, но стоя здесь, в оазисе Эми–Хазааль, в самом сердце той части Сахары, что относится к Чаду, ему показалось, что так оно и есть на самом деле.

Припомнилась другая, похожая на эту, ночь в Канаиме, в Венесуэльской Гайяне, когда они с Хохо купались голыми в компании двух очаровательных девушек из Каракаса у подножия большого водопада и вот также на берегу горел костер, но там его зажгли чтобы отпугивать москитов.

Он не мог припомнить другого случая, когда столько смеялся, когда выпил столько рома и когда столько занимался любовью на белоснежном песке, и чтобы чувствовал себя таким свободным, счастливым и довольным.

Кажется, то была его последняя холостяцкая «пирушка».

А потом, когда вернулись, его послали в Мюнхен, где он и познакомился с Надией и потерял интерес к другим женщинам, а позже бедняга Хохо – постоянный спутник во всех шалостях и проказах, взлетел на воздух.

Да, то была не забываемая ночь, лучшая, наверное, из тех за многие годы, что он провел в поездках по миру, ночь, которую он разделил со своим единственным, настоящим другом, а настоящие друзья, как известно, встречаются на жизненном пути очень и очень редко, и если их теряешь, то подобная утрата бывает невосполнимой.

Очень часто он спрашивал себя, а не было ли так, что Надия заменила ему Хохо, не полностью конечно, но в некоторых смыслах и до определенного момента. Некоторое время вместе они составляли неразлучную троицу, и у него был и друг и любовница, ставшая потом женой, но Хохо умер, и с этой стороны образовалась пустота, которую невозможно было заполнить, и он даже стал подумывать о том, что его карьера журналиста закончилась.

Ему предлагали заняться публицистической фотографией и предлагали работу в журналах мод, там, где в более комфортных условиях платят больше денег, но… после разговора со своим шеф–редактором и под давлением Надии, решил вернуться в свой хорошо знакомый мир репортажной съемки.

И как же ему не хватало Хохо! Как все усложнилось без него! И снова тысячи мелких ежедневных проблем, путающихся под ногами, приходилось обращаться за советом и поддержкой к Надие, к ее практицизму в вопросах житейских, иногда не обходилось без справедливой, но едкой, критики.