немного отрезвил его. Не то, чтобы всё происшедшее теперь казалось ему сном, но он никак не мог решить, что делать дальше. Поднять тревогу и приказать солдатам разыскать заключённого, обряженного в вечерний костюм и чёрную накидку? Нелепо.

«Мне нужно место, в котором я могу отдыхать днём».

Так сказал Дракула. Но где это место? Где оно может быть?

Шелленберг замер.

Комендант.

Оберст Рауш, ну конечно же!

«Оказывается, мы с оберстом Раушем примерно одного роста и сложения… Я позаимствовал этот наряд в его гардеробе…»

Дом коменданта находился вне лагеря. Это было мрачное каменное здание, скрывавшееся в ближайшем к лагерю горном отроге. Там имелся большой подвал, вспомнил Шелленберг. И ещё он вспомнил, что старый холостяк Рауш жил одиноко, довольствуясь услугами денщика и повара.

Гауптман подошел к уединённому дому на рассвете.

Чья-то фигура двинулась ему навстречу. Шелленберг остановился, узнав старую цыганку.

— Не ходите туда, — сказала она.

Гауптман поднял пистолет.

— Что вы здесь делаете? Почему не в бараке?

— Оберст Рауш назначил меня охранник, — ответила она бесстрастно. — Я должна следить за Влад Цепеш.

— Рауш?! — Шелленберг не верил собственным ушам. — Рауш никогда не позволил бы вам здесь находиться! Вы лжёте, фрау!

— Каждый, кто войти в этот дом, умереть, — сказала она прежним безжизненным тоном.

Шелленберг оттолкнул её. Старуха не сопротивлялась. Со штыком в правой руке и люгером в левой, он шагнул в прихожую. Свет снаружи почти не проникал сюда, поэтому гауптман остановился в растерянности. Вдруг кто-то бросился на него из тёмного угла. Он пронзил грудь нападавшего штыком и только тогда узнал в нём одного из недавно умерших часовых.

— Что там случилось?

Он поднял голову и увидел вверху лестницы, которая вела на второй этаж, оберста Рауша.

— Ну-ка поднимитесь сюда и объясните, что вас привело?

Шелленберг взбежал по лестнице.

— Господин комендант, у меня есть доказательства того, что один из цыган, этот…

Неестественно красные губы коменданта приоткрылись, обнажив острые клыки. Ещё через мгновение Рауш бросился на Шелленберга и едва не впился зубами в его шею. Напрягая все силы, гауптман попытался вырваться из смертельных объятий.

Неожиданно хватка ослабла — и это произошло одновременно с проникновением в мрачное здание первых лучей солнца. Гауптман изо всех сил толкнул коменданта в грудь. Заметив солнечный свет, полковник — или нечто, принявшее его обличье, — бросился прочь. Шелленберг настиг его в столовой. Свет утреннего светила охватил Рауша, он закричал. Через мгновение плоть коменданта обратилась в прах.

Гауптман направился в подвал и здесь нашёл то, что искал.

Ящик с землёй, в котором неподвижно лежал граф Дракула.

Шелленберг поднял штык и с силой вогнал его в грудь вампиру.

Он вышел из дома и некоторое время стоял на крыльце, пытаясь осмыслить происшедшее. Старая цыганка неслышно выступила из тени дерева. Он хрипло сказал:

— Можете войти. Приберите там…

Не глядя на неё более, гауптман медленно двинулся к лагерю. Возле самых ворот он остановился. Ему вдруг вспомнились последние слова Дракулы:

«Неужели вы полагаете, что мои деяния чем-то отличаются от ваших?»

…Потухшими глазами он смотрел на бесконечную вереницу заключённых с серыми обескровленными лицами, направлявшихся мимо него к месту работы.

Перевод: Даниэль Клугер

Дэн Симмонс

Все дети Дракулы

Dan Simmons, "All Dracula's Children", 1991

Мы вылетели в Бухарест, как только там прекратилась стрельба, и приземлились в аэропорту Отопени сразу после полуночи 29 декабря 1989 года. Нашу группу из шести человек, состоящую исключительно из мужчин и представляющую полуофициальный «Международный наблюдательный контингент», поспешно провели через шумную сутолоку послереволюционной таможни и усадили в автобус Национального бюро по туризму. От аэропорта до города было девять миль. Отец Пол, священник, приглашённый в группу для символического разнообразия состава, указал на два пулевых отверстия в заднем стекле автобуса, но стоило нам выехать на освещённую кольцевую развязку, как доктор Эймсли его переплюнул, просто ткнув пальцем в окно.

На обочине главной дороги, там, где обычно ожидают пассажиров такси, стояли танки советского образца. Их длинные стволы смотрели в сторону въезда в аэропорт. Вдоль всего шоссе, а также на крыше аэропорта громоздились мешки с песком, натриевые лампы подсвечивали каски и винтовки солдат-охранников желтоватым светом, погружая лица в густую тень. Прочие люди — кто в армейской форме, кто в разномастной одежде революционного ополчения — спали возле танков. На миг у меня возникла полная иллюзия, будто бы тротуары завалены мёртвыми румынами. Я замер, не дыша, и медленно выдохнул, лишь когда один из «мертвецов» пошевелился, а другой закурил.

— На прошлой неделе они отбили несколько контратак войск госрежима и сил секуритате[13], — шепнул Дон Уэстлер, наш сопровождающий из американского посольства. По тону чувствовалось, что тема щекотливая, примерно как секс.

Раду Фортуна, маленький человечек, представленный нам в аэропорту в качестве гида и уполномоченного переходного правительства, повернулся на своём сиденье и расплылся в широкой улыбке, словно ни секс, ни политика нимало его не смущали.

— Они убивать много секуритате, — громко произнёс он и улыбнулся ещё шире. — Три раза люди Чаушеску штурмовать аэропорт и три раза их убивать.

Дон Уэстлер кивнул и вяло улыбнулся — разговор явно его напрягал. Доктор Эймсли высунулся в проход. Свет последней натриевой лампы упал на его лысину, и секунду спустя мы окунулись во мрак пустынного шоссе.

— Значит, с режимом Чаушеску покончено? — спросил Эймсли у Фортуны.

Во внезапной темноте я видел лишь слабо поблёскивающие зубы румына.

— Да-да, конец, — подтвердил он. — Чаушеску и его суку-жену везти в Тырговиште, чтобы… как это по-вашему… отдать на суд. — Раду Фортуна снова засмеялся, и этот смех прозвучал одновременно как-то ребячески и жестоко.

Я невольно поёжился. В автобусе не топили.

— Их отдавать на суд, — продолжал Фортуна, — и прокурор спрашивать: «Вы оба есть сумасшедшие?» Понимаете, если Чаушеску и его жена есть сумасшедшие, военные могут просто запирать их в сумасшедший дом на сто лет, как делают наши русские друзья. Понимаете? Но Чаушеску говорить: «Что? Меня назвать сумасшедший? Как вы посметь! Это грязная провокация!» И мадам Чаушеску говорить: «Как вы можете такое сказать матери своего народа?» Тогда прокурор решать: «О’кей, вы не есть сумасшедшие, вы сами это подтвердить». И солдаты тянуть соломинки, потому что все хотят это сделать. Счастливчики выводить Чаушеску с его мадам во двор и стрелять им в голову много-много раз. — Фортуна радостно хихикнул, будто вспомнив любимый анекдот. — Да, режиму конец, — сказал он доктору Эймсли. — Несколько тысяч секуритате, они могут ещё не знать и убивать людей дальше,