«Не смешите, толстячки! Что вы кипятитесь?

Вы же даже барсука — и того боитесь!

Страшно тени вам своей темною порою!

Вот я орков позову — живо успокою!»

«Можешь звать их, Бомбадил! Нам не страшно дома!

Три стрелы тебе в тулью! Не боимся Тома!

Не за пивом ли сюда ты явился снова?

Разве напасешься тут пива на такого?!»

«Надо мне за Брендивин, к Миту бы добраться,

но с теченьем челноку трудно здесь тягаться.

Потому у вас возок подобру прошу я —

а тому, кто добр ко мне, счастье приношу я!»

Вот и солнца за холмом скрылась половина,

алым пламенем зажглись воды Брендивина,

потемнели — и пришли сумерки в Заселье,

и закончились кругом гомон и веселье,

и на Тракте никого, тихо плещет речка.

«Эй, да где вы? — крикнул Том. — Где вы?

Ну и встречка!»

По дороге к Бугорку Том побрел в потемки.

Вдруг услышал он во тьме чей-то оклик громкий:

«Кто тут?!» Пони «цок-цок-цок!», скрипнули колеса.

Том никак не ожидал странного вопроса.

«Кто тут шляется в ночи? Кто тут прет из Плавней?

Что за шляпа у тебя? И торчит стрела в ней!

Видно, любопытен ты, но тебе не рады.

Ну-ка, подойди сюда! Что тебе тут надо?

Ведь за пивом ты небось — а вот денег нету!

Не получишь ни глотка — только за монету!»

«Не шуми ты, Землекоп! Что еще за речи?

Ждал у Мита я тебя — не дождался встречи!

Ах ты, старый ты мешок! Эй, давай не мешкай!

Поторапливайся-ка со своей тележкой!

Что такое ты несешь? Иль заели блохи?

И полегче у меня! С Томом шутки плохи!

Кружка пива мне с тебя, старый ты тупица!

Что? Своих не узнаешь? Мэггот, не годится!»

И поехали они, обнявшись счастливо,

и в корчме на Бугорке пить не стали пиво,

позабыли на возке разом перебранку —

на Бобовую они ехали Делянку.

Все кишки перетрясло на ухабах Тому.

Наконец-то добрались к Мэгготову дому!

Светят звезды с высоты прямо на телегу,

в окнах свет — и, значит, быть славному ночлегу.

Фермерские сыновья тут же появились,

встали дочери рядком, гостю поклонились,

и хозяйская жена, поклонясь учтиво,

не забыла принести пару кружек пива.

После ужина они заплясали разом,

а потом пришла пора песням и рассказам.

На волынке Том играл, отдуваясь тяжко,

и скакали сыновья, словно два барашка!

Мэггот гоголем ходил, а хозяйка уткой,

и никто не лез в карман за веселой шуткой.

А потом — кому сенник, а кому — перина:

спать пошли. А Мэггот сел с Томом у камина.

И всю ночь они «шу-шу!» говорили вместе,

ибо оба припасли друг для друга вести.

Что там в Башенных Холмах, что и как в Курганах,

о своих и пришлецах, о секретных планах,

что пшеница и ячмень, в Бри какое диво,

что деревья шелестят, хорошо ли пиво,

сеют что и что куют, о других работах,

что за Стражи у реки, тени на болотах...

Вот и Мэггот задремал, тлели угли ало,

и с рассветом Том ушел — как и не бывало.

Так проходит легкий сон — и потом не помнят:

то ли был он, то ли нет, ничего-то в нем нет.

И никто не услыхал Бомбадила Тома,

ну а утром дождь прошел, смыл следы у дома.

Возле Мита тишина, Осека молчала,

и не слышали шагов утром у причала.

И три дня у Городьбы лодка Бомбадила

все ждала, ждала его и не уходила —

но однажды по Вьюну в Лес ее угнали.

Говорят, что Выдры в ночь лодку отвязали

и, толкая под корму, вышли на стремнину,

не давая ей уплыть ниже к Брендивину.

Лебедь из лесу приплыл, развернулся статно,

взял веревку в желтый клюв и поплыл обратно.

Выдры следом «толк да толк!», резвы и игривы,

лодке не дали застрять возле Старой Ивы.

Зимородок сел на нос, Пеночка — на банку —

и доставили домой лодку спозаранку.

Тихо лодку приняла Томова затока.

«Фр-р! — сказала Выдра. — Фр-р! Ну, была морока!

Только ноги Тома где? Где же деревяшки?

Бедный, бедный Бомбадил! Как ходить бедняжке?»

На причале в Городьбе весла-то остались —

много-много долгих дней Тома дожидались!

Один веселый мореход,

глашатай, путешественник

себе гондолу стройную

построил морем шествовать.

Он апельсинов в трюм набил

на благо предприятия,

набрал с собой овсянки он,

чтоб всякий день вкушать ее.

И взял с собой он специи —

и перца взял, и ландыша,

мускатных взял орехов он,

и кардамон с лавандою.

И вышел с ветром в плаванье

из гавани наш имярек,

браздя моря хрустальные,

за дальние семнадцать рек.

И вот с погодой доброю

добрался без печали он

до Деррилина бурного,

и к берегу причалил он.

Луга прошел он с пением,

сомнением снедаемый,

за горы неприступные

ступил на путь незнаемый.

Присел в пути и песню спел,

но не успел он с камня встать,

как бабочку красивую

просил своей женою стать.

Ответ ее не мешкая

с усмешкою последовал;

он волшебства учения

речения исследовал.

Соткал он сеть легчайшую,

тончайшую поймать ее;

жучиные с бессилья он

взял крылья обогнать ее.

Поймал ее тенетами

забот и обожания,

лилейно-белый павильон

обставил он со тщанием,

цветами всевозможными

он ложе выстлал брачное,

кругом парча и золото,

и пологи прозрачные.

Но бабочка желанная

жеманный вновь дала отказ —

и в горе и печали он

отчалил снова в тот же час.

Летел он с болью острою

до острова далекого,

где в зарослях календулы