class="poem">

Так говорит поэт. И как он воспоет

обратный путь, года супружеского плена?

Расскажет ли он нам, как белая Елена

рожала без конца законных чад и вот

брюзгою сделалась, уродом… Ежедневно

болтливый Менелай брал сотню Трой меж двух

обедов. Старились. И голос у царевны

ужасно-резок стал, а царь — ужасно глух.

«И дернуло ж меня, — он думает, — на Трою

идти! Зачем Парис втесался?» Он порою

бранится со своей плаксивою каргой,

и, жалко задрожав, та вспомнит про измену.

Так Менелай пилил визгливую Елену,

а прежний друг ее давно уж спал с другой.

Перевод В. Набокова

Голос

Моими дивными деревьями хранимый,

лежал я, и лучи уж гасли надо мной,

и гасли одинокие вершины,

омытые дождем, овеянные мглой.

Лазурь и серебро и зелень в них сквозили;

стал темный лес еще теней;

и птицы замерли; и шелесты застыли,

и кралась тишина по лестнице теней.

И не было ни дуновенья…

И знал я в это вещее мгновенье,

что ночь и лес и ты — одно,

я знал, что будет мне дано

в глубоком заколдованном покое

найти сокрытый ключ к тому,

что мучило меня, дразнило: почему

ты — ты, и ночь — отрадна, и лесное

молчанье — часть моей души.

Дыханье затаив, один я ждал в тиши,

и, медленно, все три мои святыни —

три образа единой красоты —

уже сливались: сумрак синий,

и лес, и ты.

Но вдруг —

все дрогнуло, и грохот был вокруг,

шумливый шаг шута в неискренней тревоге,

и треск, и смех, слепые чьи-то ноги,

и платья сверестящий звук,

и голос, оскорбляющий молчанье.

Ключа я не нашел, не стало волшебства,

и ясно зазвучал твой голос, восклицанья,

тупые, пошлые, веселые слова.

Пришла и близ меня заквакала ты внятно…

Сказала ты: здесь тихо и приятно.

Сказала ты: отсюда вид неплох.

А дни уже короче, ты сказала.

Сказала ты: закат — прелестен.

      Видит Бог,

хотел бы я, хотел, чтоб ты в гробу лежала!

Перевод В. Набокова

Небеса

В полдневный час, ленивым летом,

овеянная влажным светом,

в струях с изгиба на изгиб,

блуждает сонно-сытых рыб

глубокомысленная стая,

надежды рыбьи обсуждая,

и вот значенье их речей:

«У нас прудок, река, ручей;

но что же дальше? Есть догадка,

что жизнь — не все; как было б гадко

в обратном случае! В грязи,

в воде есть тайные стези,

добро лежит в их основанье.

Мы верим: в жидком состоянье

предназначенье видит Тот,

Кто глубже нас и наших вод.

Мы знаем смутно, чуем глухо —

грядущее не вовсе сухо!

«Из ила в ил!», — бормочет смерть;

но пусть грозит нам водоверть, —

к иной готовимся мы встрече…

За гранью времени, далече,

иные воды разлились.

Там будет слизистее слизь,

влажнее влага, тина гуще…

Там проплывает Всемогущий,

с хвостом, с чешуйчатой душой,

благой, чудовищно-большой,

извечно царствавший над илом…

И под Божественным правилом

из нас малейшие найдут

желанный, ласковый приют…

О глубь реки безмерно мирной!

Там, под водою, в мухе жирной

крючок зловещий не сокрыт…

Там тина золотом горит,

там — ил прекрасный, ил пречистый.

И в этой области струистой —

ах, сколько райских червяков,

бессмертных мошек, мотыльков —

какие плавают стрекозы!»

И там, куда все рыбьи грезы

устремлены сквозь влажный свет,

там, верят рыбы, суши нет…

Перевод В. Набокова

Облака

Их сонмы облекли полночный синий свод,

теснятся, зыблются, волнуются безгласно,

на дальний юг текут; к таящейся, прекрасной

луне за кругом круг серебряный плывет.

Одни, оборотясь, прервав пустынный ход,

движеньем медленным, торжественно-неясно

благословляют мир, хоть знают, что напрасно

моленье, что земли моленье не спасет.

Нет смерти, говорят; все души остаются

среди наследников их счастья, слез и снов…

Я думаю, они по синеве несутся,

печально-пышные, как волны облаков;

и на луну глядят, на гладь морей гудящих,

на землю, на людей, туда-сюда бродящих.

Перевод В. Набокова

Дома

Усталый, поздно возвратился

я в сумрак комнатки моей,

к уюту бархатного кресла,

к рубинам тлеющих углей.

Вошел тихонько я и… замер:

был женский облик предо мной:

щеки и шеи светлый очерк,

прически очерк теневой,

да, в кресле кто-то незнакомый,

вон там, сидел ко мне спиной.

И волосы ее и шею

я напряженно наблюдал;

на миг застыл, потом рванулся —

и никого не увидал.

Игра пустая, световая,

лишь окудесила меня —

теней узоры да подушка

на этом кресле у огня.

О вы, счастливые, земные,

скажите, мог ли я уснуть?

Следил я, как луна во мраке

свершала крадучись свой путь —

по стенке, в зеркале, на чашке…

Я в эту ночь не мог уснуть.

Перевод В. Набокова

1914

I. Мир

Хвала Тому, Кто вызвал нас в Свой час,

Застиг нас юными, прервал наш отдых,

Чьей силой длань сильна и зорок глаз.

Мы — как ныряльщики в чистейших водах,

Нам лишь бы одряхлевший мир скорей

Покинуть и не знать сердец бескровных,

Похабных песенок полулюдей

И пустеньких нелепостей любовных!

Забыв позор, покой здесь обрели мы,

Ни зла, ни