– Мы ищем, и поэтому я здесь. Итак, еще раз: вы утверждаете, что в тот вечер ушли вместе с мужем и поехали домой? И я могу занести это в протокол? Или мы согласимся, что вы перепутали дни недели, ничего подобного не произносили, и я задам вам вопрос еще раз? Обещаю вам, что, если то, что вы хотите скрыть, не имеет отношения к убийству, об этом никто не узнает, даже мои коллеги. Я просто скажу, что у вас есть алиби, и этого будет достаточно, но я должен быть уверен, что вы говорите правду.

– Ну, хорошо, – решительно выдохнула Мельтем, – только вы должны мне кое-что пообещать взамен.

– Конечно, если это…

– Да-да: не противозаконно, не имеет отношения к убийству и так далее! Я все понимаю. Я не знаю, что законно, что нет, но… словом, я в тот вечер… господи, как все это глупо! Вы должны пообещать мне две вещи. Во-первых, что мой муж не узнает… ну, того, что я вам расскажу, а во-вторых, – голос снова сбился с ритма, выдав волнение и какую-то сердитую нервозность, словно его обладательница злилась сама на себя за то, что решилась все это произнести, – во-вторых, вы должны будете мне сказать, было у него что-нибудь с Пелин или нет.

Выговорив то, что, по-видимому, казалось ей самым неприятным, Мельтем с облегчением прислонилась к спинке кресла.

– Вы же это выясните, правильно? И я хочу знать. Вы можете сказать, что теперь это уже неважно, но это не так. Вот вы ищете правду, да? И я хотела, поэтому и… ладно, сейчас я попробую по порядку. Я не знаю точно, когда это началось… если началось, – она нервно сглотнула и схватилась за очередную спасительную сигарету. – Наверно, несколько месяцев назад… или полгода? Нет, больше. Словом, я стала что-то такое замечать: то Шевкет звонит Пелин, то она ему, то они кофе пьют вместе, то обедают… вы меня понимаете? С одной стороны, главный хореограф и ведущая балерина – все понятно, я не сумасшедшая ревнивица, у моего мужа такая работа, что всегда вокруг девушки, но она… тут все дело в Пелин. Она же ни одного мужчины не пропустит! Не пропускала… то с Тайфуном крутила, то с пианистом этим, то с Эролом, и вообще! Замуж выскочила, а толку? Русский постановщик приехал – начала ему глазки строить, потом еще один – за него принялась. Не могла она спокойно видеть, что кто-то к ее чарам равнодушен, понимаете? Вот и Шевкет… я не знаю точно, что между ними было, я же целый день здесь, а они там…

– А в тот вечер? – решился ускорить события Кемаль. Что страсти вокруг этой самой Пелин разгорались нешуточные, он уже понял. Поводов для убийства – хоть отбавляй, у кого хочешь найдется. Значит, надо как можно тщательнее проверять алиби и возможности и ждать результатов всяческих экспертиз: криминалисты теперь не те, что раньше, не оставить следов на месте преступления практически невозможно. Что там отпечатки пальцев – теперь эксперты такие чудеса творят, поверить трудно.

– В тот вечер… вернее, еще не вечер, часа в четыре, я пришла в театр. У меня работа закончилась, мы обычно домой вместе ездим, на пароме, – пояснила она. – Я пришла, Шевкет был занял очень, что-то там с костюмами, Гедиминас нервничал, Шевкет говорит: ты меня не жди, я не знаю, когда приеду. Я и пошла, но меня кто-то остановил, с одним поговорила, с другим… сами знаете, как это бывает, а потом слышу… это на лестнице было, и они меня не видели. Словом, слышу: Пелин спрашивает «Когда?», а мой муж говорит «Попозже, когда здесь закончим» или что-то в этом роде. Ну, я и не ушла никуда! Решила: сама посмотрю, что вы будете делать «попозже». Шевкет думает, что я дома, вот я и посмотрю!

– И посмотрели?

– Да какое там! – махнула рукой Мельтем. – Не знаю я, как вы, сыщики, за кем-то следите! Ни места не найдешь, ничего! А я ведь даже не знала, собираются они куда-то или в театре останутся. Полчаса вокруг театра бродила, как идиотка… то к главному входу, то к служебному… дождь идет, холодно, а я хожу – представляете?

Кемаль кивнул, изобразив сочувствие и понимание.

– Потом, – она помедлила, то ли подбирая слова, то ли еще раз просеивая то, что она собиралась сказать, через частое сито своих представлений о том, что именно она готова отдать – пусть не на всеобщее обозрение, но постороннему человеку. – Потом я увидела Шевкета. Одного. Я так обрадовалась, что даже хотела сразу к нему подойти, но тут же подумала, что, может быть, они нарочно выходят не вместе и сейчас где-нибудь встретятся? А если и нет – то как я буду выглядеть? Скажу: вот, стояла тут, под дождем, тебя дожидалась? И я пошла за ним. Господи, как глупо! Если бы вы только знали! Я вас очень прошу: ничего ему не говорите, ладно? Я потому и солгала сначала… вернее, не совсем солгала. Мы, и правда, вместе возвращались, только Шевкет этого не знает, понимаете? Мы в тот день без машины были, он сразу на пристань пошел, я за ним, он на паром, и я туда же, за людей прячась. Он даже раньше меня домой приехал, потому что мне пришлось автобус пропустить, чтобы он меня не заметил. Вот такие дела.

Это был выход на поклон. Не совсем уверенный, пока не раздались аплодисменты, с подавляемым тяжелым дыханием и желанием вытереть пот, но с чувством выполненного, завершенного дела – может быть, не всего спектакля, а просто удачного па.

– Спасибо за откровенность, госпожа Мельтем, – их нельзя оставлять без аплодисментов, пусть даже па оказалось не таким уж удачным.

А, впрочем, почему нет? Не подкопаешься: и мужа выгородила, и себе алиби обеспечила. Все предусмотрела и объяснила: и то, что показания мужа не совпадают с ее собственными, и тот факт, что ее не было дома, когда он вернулся, хотя она ушла из театра раньше, и то, что она что-то скрывает и нервничает.

Нет, что ни говори, а аплодисменты она заслужила.

В ее версии была та идеальная слаженность и синхронность, с какой девочки-лошадки (все равно лошадки, а никакие не лебеди!) должны были перебирать стройными ножками и постукивать пуантами, та продуманность, выверенность и точность, то самообладание и самопожертвование, без которых нет и не может быть классического балета, с его особенным языком движений, с его условностями, волшебниками и маленькими лебедями.

«У нас то же самое, – вдруг подумал Кемаль, – куда им до нас? У нас тоже команда, и свои приемы и роли, и грим с притворством, и терпение, и точность, и слаженность… Так что, милая дама, все это я проверю – и камня на камне не оставлю от вашей прелестной и лживой истории!»

Говорить с Мельтем больше не было смысла, и Кемаль, решив, что может позволить себе провести в консерватории еще полчаса, пошел к балетному классу, откуда все еще раздавалась все та же, прерываемая паузами музыка.

Она даже перестала быть похожей на музыку: так часто ее останавливали. Чуть ли не после каждого такта Эльдар что-то недовольно кричал, причем, хотя Кемаль знал, что кричит он по-турецки, это знание не помогало ему понять ни слова. Термины, что ли, у них такие или дело все-таки в акценте?

Надо заставить его сделать перерыв – наверно, это будет непросто.

Мельтем не выразила желания сменить Эльдара, замешкалась в кабинете, потом ясно дала понять, что подойдет попозже, что Кемаль ведь знает, как пройти к классу, не так ли?.. Хочет позвонить мужу – решил он, что ж, пусть. Все равно их рассказы подозрительны, и чем более приглаженными они начнут выглядеть в ближайшем будущем, тем хуже для них обоих.